Бессменный руководитель Государственного камерного оркестра джазовой музыки Олег Лундстрем в октябре 1947 г., повинуясь патриотическому порыву, вернулся в СССР на пароходе «Николай Гоголь». Портом прибытия была Находка.
Оркестр Лундстрема в конце 1940-х насчитывал 19 человек и был самым популярным в Шанхае. «В основном мы играли Глена Миллера, еще, конечно, Каунта Бейси, Дюка Эллингтона, — вспоминал мэтр. — Между музыкантами в Шанхае шла борьба за жизнь, а поскольку все играли одних и тех же авторов, приходилось соревноваться в качестве исполнения. Особо жестокая борьба велась между белыми и филиппинцами».
Оркестр Лундстрема в этой борьбе всегда побеждал: именно ему было предоставлено право первым в Шанхае исполнить мелодии из «Серенады Солнечной долины». Играли музыканты и популярные мелодии Гершвина, Джерома Керна. «В чем-то они были созвучны песням Дунаевского, и я подумал: чем же наша музыка хуже? — вспоминал музыкант. — Сделал аранжировку к фильму «Дети капитана Гранта», появившемуся в Шанхае в 1939 г. Эта мелодия имела огромный успех. После этого мы решили больше включать в репертуар отечественной музыки.
Так, когда «Совэкспортфильм» завез в Китай «Веселых ребят» с песнями Утесова, я, недолго думая, сделал на их основе обработку для своего биг-бенда, а наш вокалист исполнил эти песни на русском языке. В Шанхае нам зажилось безбедно, мы буквально купались в лучах славы».
Но Лундстрема тянуло на родину. «9 мая 1945 г. мы услышали весть о капитуляции фашистской Германии, — вспоминал один из участников оркестра. — Не стоит описывать ту радость, которую мы все испытывали. Многие собрались в Советском клубе и на радостях надрались. Моряков с теплохода «Смольный», который регулярно курсировал между Владивостоком и Шанхаем, напоили так, что всю команду везли на теплоход в машинах навалом».
В 1946 г. в СССР приняли постановление о возвращении советского гражданства русским эмигрантам. В Шанхае пошли разговоры о том, что желающим будет разрешено отправлять своих детей школьного возраста в СССР с тем, чтобы они жили в детских домах и начали новый учебный год в советских школах. «Это была чистейшей воды авантюра, но на нее клюнули многие, — вспоминал один из «шанхайцев». — За лето 1947 г. теплоход «Смольный», который совершал челночные рейсы Шанхай — Владивосток, отвез несколько партий ребят. Лишь спустя несколько лет я узнал о судьбе этих ребят. Они попали во владивостокские детские дома, и их всех обобрали до нитки. Воровство и жестокость, царящие в послевоенных детских домах СССР, довели многих ребят до отчаяния, и они попытались вернуться в Шанхай к своим родителям. Мне известно, что одна группа из шести человек каким-то образом достала моторную лодку, чтобы уйти из Владивостока. Их перехватили пограничные катера, и, когда ребята не остановились, по ним открыли огонь из пулеметов и всех убили».
Но в то время, как вспоминал впоследствии Лундстрем, «вся политическая обстановка была за Россию: такому авторитету, который имел Сталин после войны, мог бы позавидовать любой государственный деятель. Все мы рвались домой».
Оркестр Лундстрема подал заявление на возвращение в СССР и отчалил из Шанхая на пароходе «Николай Гоголь» в октябре 1947 г. курсом на Находку — в пункт по распределению переселенцев. «Гоголь», водоизмещением в 10 тыс. тонн, взял на борт более 1 тыс. человек со всем их багажом. Джаз-банд состоял из 19 человек с семьями, костюмами, пюпитрами, инструментами.
Лишь в море все узнали, что корабль перегружен и спасательных средств едва хватит на половину пассажиров. Основная масса людей находилась в трюме, где в темноте и духоте были устроены нары. «Нас несколько удивило настороженное отношение советских матросов в разговорах с нами, — вспоминал один из пассажиров. — Мы к ним всей душой, а они как бы с оглядкой».
На пароходе помимо Лундстрема ехал и симфонический оркестр Фидлера. На второй день в море пассажиры упросили Лундстрема дать концерт на палубе. «Параллельным курсом шли еще два корабля, так они максимально приблизились, чтобы слышать этот прекрасный джаз. Моряки «Гоголя» просто балдели от восторга, — вспоминал очевидец. — Когда «Гоголь» вошел в территориальные воды СССР, многие из экипажа, которые до того были в штатском, надели форму НКВД и фуражки с синим верхом. К сожалению, изменился и тон разговора. Это подействовало как холодный душ, однако общая радость возвращения не омрачалась».
«К семи часам утра все уже были на палубе. «Гоголь» медленно втягивался в бухту, и вдали виднелись причалы и портовые строения, — вспоминал пассажир. — Через некоторое время корабль привалился к причальной стенке, и на берегу приняли швартовые концы. Двигатели замолчали, и мы взглянули вниз — на землю, что называлась «Родина». Внизу, у трапа, стоял пограничник с автоматом. Вдруг рядом с ним возникла небольшая фигурка в кепке и попросила прикурить. Пограничник рявкнул, что не положено здесь находиться, и в ответ прозвучал такой изощренный мат, что некоторые слабосильные дамы на палубе присели от ужаса. Так мы познакомились с СССР.
Несколько часов ушло на формальности, а затем началась разгрузка. Мы по наивности ждали, что придут грузчики и займутся делом. Однако сурового вида военный, взойдя на борт, объявил: «А ну, давай, народ, кто помоложе, в трюм — груз вынимать!»
И пошли «вынимать», а в трюме, кроме чемоданов и сундуков, были и огромные ящики. Некоторые репатрианты везли с собой оборудование предприятий (мастерские, заводики), которыми владели в Шанхае. Вот эти-то ящики чуть было не сломали нам хребты. К концу целого дня таскания тяжестей у меня запекло огнем шейные позвонки, и несколько лет после этого я не мог носить тяжелое пальто или шубу. Поселили нас в бараках в ожидании, пока подадут железнодорожный состав.
В те годы Находка только строилась, и все работы проводились или заключенными, или японскими военнопленными. Весь город состоял из зон с колючей проволокой. Я пытался погулять, но после нескольких окриков «Стой, стрелять буду!» и клацанья затвора у меня пропало всякое желание покидать барак. Находка в 1947 г. являлась лагерем по распределению прибывающих эмигрантов. От решения находкинской комиссии зависели их судьба и место будущей жизни».
«Сразу по прибытии, — рассказывал сам Лундстрем, — мы дали концерт для наших охранников в японских лагерях. Мы ошеломили их. Представляете, картина: все были одеты в униформу концертную, инструменты блестят, сели — у всех пульты! Такого в СССР не было и в Москве, а тут — Находка! Это была удача для нас, поскольку нас сразу зауважал начальник по распределению товарищ К. А. Пискун. Я осмелел и стал просить его подыскать нам город с консерваторией. Из всех доступных для репатриантов городов консерватории имелись только в Казани и Свердловске. Я выбрал самый западный город, поближе к центру — Казань».
Находка и дальнейшее путешествие оставили неизгладимое впечатление у музыкантов и их попутчиков. «Это был потрясающий контраст! — вспоминала супруга саксофониста. — Ведь сразу после освобождения Шанхая американским флотом город был завален продуктами и товарами, американцы буквально сорили деньгами, все так радовались окончанию войны! Мальчишки были нарасхват со своим популярным репертуаром, зарабатывали хорошо. Когда собрались ехать домой, мы не взяли с собой ни денег (нельзя было!), ни вещей.
Дня через четыре мы погрузились в вагоны, которые в народе называют «скотские». В каждом вагоне были нары в два яруса и железная печь посредине. Через каждые два вагона с людьми шел вагон с вещами. На каждого человека выдали сухой паек в виде мешка сухарей, нескольких пятикилограммовых банок с индюшачьим мясом, не помню сколько банок с тихоокеанской сельдью и еще какие-то продукты. Было два эшелона по 600 репатриантов в каждом, которые отправились с разрывом в несколько часов.
Каждый день пути приносил нам свои сюрпризы, в основном малоприятные. Первым было предупреждение начальника эшелона (майора госбезопасности) о том, что самим надо охранять багажный вагон, а то, дескать, разграбят в пути. Пришлось всем мужчинам двух вагонов по очереди дежурить на всех остановках. Вторым шоком было отношение людей к факту нашего переезда в СССР. С кем бы ни говорили на станциях, все в один голос восклицали: «Во идиоты! Да я б отсюдова ноги унес при первой возможности!» Вызывало у нас ужас и отсутствие хлеба во всем Приморье и Сибири. На остановках за один сухарь черного хлеба мы получали в обмен банку молока, за два сухаря — целую кастрюлю вареной картошки с маслом и укропом, а за три — жареную курицу.
Серьезной проблемой была организация туалета. Пробивать дыру в полу нам строго-настрого запретили, и пришлось отрабатывать технологию «навынос». Холода крепчали, и мы топили буржуйку круглые сутки. Углем нас никто не снабжал, и приходилось воровать уголь на остановках с грузовых эшелонов. Было ужасно холодно, мы потом еще несколько лет мерзли, ведь в Китае температурный режим другой. В одном вагоне ехало несколько десятков человек, в том числе братья Лундстремы, их мама, мы с Алешей. У кого-то из эмигрантов был грудной ребенок, он был весь в угольной пыли — светлые волосенки стали черными. А ночью печка остыла, и у кого-то волосы примерзли к полу».
Юрий УФИМЦЕВ, специально для «К»
