Андрей Косолапов: «Уметь вовремя остановиться, бросить проект – очень большая ценность»

«Нерафинированный» Андрей Косолапов по возрасту мудр, но продолжает, как настоящий бизнесмен, пробовать рисковать и в новом. 

- Андрей Георгиевич, до того, как вы занялись бизнес-ангельством, работа ваша была связана с «железом»  - сначала «Дальэлектрокомплект», потом «Технодром». Вроде бы хорошие дело, почему в конце концов не получилось?

- Что-то получилось, а что-то - нет. В конце концов марку «ДЭК» удалось продать крупному европейскому стратегическому инвестору. Сейчас она называется DEKraft и успешно продается в России. Зато по дороге мы наделали массу ошибок. Был момент, когда энергичные московские торгаши выпустили на рынок подделку. Они приехали в Китай, заказали такую же продукцию, как у нас. Ассортиментная линейка автоматических выключателей - около сотни, но они копировали четыре самых популярных номинала. Таким образом повышали ликвидность. В Россию повалила продукция под нашей маркой, но не наша. Внешне отличить невозможно. 

Как с этим бороться? Решили открыть филиальную сеть по стране. Среди менеджмента даже начались бурные дебаты на тему, получится или нет, «взлетим» ли, и по какой траектории. Взлетели - и выше, чем предполагали. Но при этом пришлось хорошо одолжиться у Сбербанка, чтобы обеспечить бизнес оборотными средствами. По ходу дела нарушили некоторые правила кредитной организации – превысили лимит кредитования, банк потребовал вернуть 100 млн. Мы отдали эти деньги и с этого момента начали падать. Не пришлось бы возвращать одномоментно, ситуация была бы другой.

Далее последовал ряд шагов, каждый из которых ухудшал ситуацию. Мы создали во Владивостоке завод по производству автоматических выключателей, единственный в стране. Но таможня работала таким образом, что мы долгое время генерировали убытки. При провозе через китайско-российскую границу «серая» продукция наших конкурентов оценивалась в десять раз дешевле, чем реально стоила. Они выигрывали на возврате НДС с китайской стороны, в результате чего цены на рынке были такими, что мы конкурировать с ними не могли. Так что на кладбище российских производителей имеется и моя «могилка».

- И вы решили создать «Технодром»?

- «Технодром» был еще во время ДЭКа. После дефолта 2008 г. я был должен 270 млн. Продал все, что у меня было: недвижимость, участки земли. Все равно остался должен, но значительно меньше первоначальной суммы. Здание на Карбышева, 9 перешло банку как залог, и нависла угроза выселения. Вот тут мы решили перейти в новую бизнес модель – DIY, и переехали на Днепровскую. Мы ожидали, что глава города выполнит свое обещание и заасфальтирует там дорогу к концу 2014 г. Но ее ремонт отложился на целый год. Бизнес-модель оказалась рабочей, но мы сгенерировали большое количество убытков, пока ремонтировалась дорога. Тем не менее удалось привлечь инвестора. Я отдал бизнес, и он снова «взлетает». 

«Учусь на ошибках»

- Получается, главное - вовремя бросить?

- Большой ценностью для предпринимателя является способность отказаться от какого-то проекта, который ты уже реализуешь и с которым «связан пуповиной». Ведь по нашей русской традиции принято бороться до конца. При этом только накапливаешь убытки. Уметь вовремя остановиться, бросить проект – очень большая ценность. Я обычно иду до конца, это моя слабость. Завод нужно было бросать через год, а в случае с «Технодромом», напротив, помогло – выстояли. Вообще, в предпринимательстве самое ценное – это ошибки. Достижения мало чему учат. 

Сейчас я фактически банкрот. Но оптимизма мне придает деятельность, связанная со стартапами. Я, пожалуй, благодарен судьбе за то, что она вытолкнула меня из железяк «изрядно ощипанным, но непобежденным» и привела в «постидустриальную экономику». 

- Почему от вполне очевидных электроприборов вы переключились на некие новые для России вещи? 

- В 1992 г., когда я начинал заниматься бизнесом, заработать можно было на чем угодно. Не было толком рынка, никакой конкуренции. Любые товары и услуги востребованы, поскольку их просто нет. Это было время беспрецедентных возможностей для предпринимательства.   

Прошли годы, сейчас от бизнесменов можно услышать: везде конкуренция, ниши заняты, борьба за снижение издержек, без денег никуда. Еще недавно прибыль была вот такая, а в этом году оборот меньше прибыли. Отчасти это мнение справедливо, если рассматривать бизнес таким, каким он был прошедшие 20 лет. 

Зато сейчас сформировалась новая область свободы предпринимательства –  область цифровых технологий. И снова ситуация точно такая же, как в 1990-х. За что ни возьмись – все можно сделать. Любую сферу бизнеса можно либо развить, либо сравнительно просто масштабировать, используя цифровые технологии. Некоторое время назад мне это стало интересно, я ознакомился с возможностями IT и понял, что на сегодня это едва ли не единственное направление, где развитие возможно. Пространство постиндустриальных возможностей лежит перед нами – открытое. Надо быть слепым, чтобы этого не увидеть. 

- Судя по всему, продвинутая молодежь это должна хорошо осознавать?

- Мне кажется, что молодым не хватает нас, предпринимателей первой волны, нашего опыта организации бизнес-процессов, чутья на то, что будет происходить на рынке. 

Один из самых замечательных проектов, в котором мне посчастливилось участвовать, – «Центр корпоративного предпринимательства Владивостока», – длился девять лет. Необычная организационная конструкция, которая генерировала поток стажировок студентов в компаниях с обязательным доступом к руководителю предприятия, к первому лицу. Это дало ребятам бесценный опыт, и многие выпускники Центра сейчас или сами предприниматели, или руководители высшего звена в компаниях. 

Сейчас ситуация похожая, только теперь со стартапами. Мы работаем с ребятами для привлечения инвестиций в их проекты, и это снова сопровождается обменом опытом. Только теперь мы рассчитываем на этом еще и заработать вместе с ними.

- Каковы ваши достижения в области венчурных инвестиций?

- В бизнес-ангельском сообществе Владивостока сейчас 25 человек, 14 из них инвестируют в стартапы. За прошедший год поданы заявки на инвестирование от 60 проектов, из них восемь выбрано для коммерциализации, три проекта уже получили инвестиции, еще три – в процессе получения. Портфельными компаниями получено грантов на 3 млн руб., 4 млн – размер частных инвестиций в портфельные компании, 10 млн мы привлекли от венчурных фондов. Три портфельных компании являются резидентами фонда «Сколково». Между количеством инвесторов и стартапов необходимо соблюдать баланс. Иначе стартапов куча, но нет инвесторов. То инвесторы хотят инвестировать, а старапов нет.   

- Каким образом практически работает эта система?

- Вот, например (Косолапов показывает на телефоне, как работает мобильное приложение для редактирования видеозаписи), стартап из Владивостока. Это первый стартап, который мы проинвестировали.

Технически происходит так. Человек заявляет: у меня есть бизнес-идея или уже работающее дело, хочу привлечь деньги. Надеясь, что это что-то интересное, встречаемся. Если предложение того стоит, начинаем готовить стартапера к представлению инвесторам. В том, что люди говорят, не так просто бывает разглядеть потенциал. Мы помогаем подготовить бизнес-план, сформировать продукт. До момента привлечения инвестиций проходит от полугода до полутора лет, примерно половина этого срока требуется, чтобы оформить сделку. Подготовили продукт, пригласили инвесторов, те попросили времени подумать, потом новая встреча, начали торговаться. Так и добираемся до сделки…

За подготовку проекта со стартаперов мы деньги не берем. Договариваемся о доле в проекте  – до 5%, и это получается. Никто не жалуется на нашу полезность. В процессе привлечения инвестиций инвесторам и стартапам приходится отчаянно торговаться. Причем если человек не торгуется за свой бизнес, это вызывает подозрения. Если веришь в свой проект, бьешься за каждые полпроцента. Мы те еще торгаши, и борцов за свою долю понимаем. 

- Судя по приведенным выше цифрам, не такие уж большие деньги готовы во Владивостоке вкладывать в стартапы?

- От частных инвесторов средств немного. В среднем цена вопроса, если речь идет о цифровых разработках, это 10% за первый вложенный миллион. Если речь идет, допустим, о медицине, и разработка шла годами, то это может быть, например, 20% за 13 млн. 

И сейчас уже начали подключаться венчурные фонды, государственные и частные. Например, при инвестировании Фондом посевных инвестиций Российской венчурной компании (мы являемся их венчурными партнерами) соотношение вложений – 75% на 25%, где 75% - доля Фонда, а 25% частного инвестора. Полагаю, дефицит частных инвестиций будет продолжаться  до первого успешного выхода из венчурного проекта, а потом желающих сильно прибавится.

Системные риски

- В связи с чем инновации развиваются в Силиконовой долине, а не в «Сколково» или во Владивостоке?

- Ну, это секрет Полишинеля. Основная причина, к сожалению, непоправима в обозримом будущем, и состоит она в отсутствии финальных участников венчурного процесса – стратегических инвесторов и фондового рынка. Надо понимать, что это за бизнес-модель - венчурное инвестирование. Базовое правило, как на любом рынке, – купить дешево, продать дорого. Только не товар, а долю в стартапе. Задача стартапа – увеличить собственную капитализацию. Это необязательно связано с прибылью. Facebook купил WhatsАpр за $19 млрд, притом что WhatsАрр был на тот момент, насколько я помню, убыточным. В мире существует рынок стратегических инвесторов, которые могут совершать подобные сделки.

Вся венчурная индустрия представляет пищевую цепочку. Внизу «планктон» из стартаперов всех мастей, которые что-то придумывают. Затем идут частные инвесторы, которые покупают доли в стартапах, чтобы потом их продать. Затем в дело вступают фонды с такой же целью. И в конце концов стартап становится интересным для стратегического инвестора или для фондового рынка. Так вот, ни того ни другого в России нет – ни стратегов, ни фондового рынка для венчурных компаний. На верхушке пищевой цепочки в России - пустота. 

Почему? Во-первых, у нас нет глобальных компаний, а во-вторых, одна из ключевых экономических проблем России заключается в крайней сложности с подвижностью пассивов. Я имею в виду, что продать работающий бизнес практически невозможно. Эта проблема - производное от невнятной юрисдикции, непрозрачности, высоких рисков и т. п. Нам сильно не  хватает активности второго эшелона фондового рынка. Я имею в виду не то, где торгуются «голубые фишки», а второй эшелон, который никто не знает. Конечно, оба эшелона торгуются на одних и тех же площадках, но активность второго несопоставимо ниже первого. А у вот «у них» есть разные площадки. Если вы небольшая компания и не можете пройти листинг на NYSE или NASDAQ, тогда для вас доступны площадки типа OTC markets (внебиржевая площадка), где листинг проще и вообще нет необходимости предоставлять отчетность регулятору. Ждать подвижек от российского законодателя можно бесконечно. Но тут на помощь приходит эра цифровых технологий в виде краудинвестинга. Думаю, в ближайшее время это будет трендом. 

- А вы не планируете подключиться к данному тренду?

- Планируем. Вообще народное (от слова crowd – «толпа») финансирование делится на несколько категорий – краудлендинг, краудфайндинг и краудинвестинг. Краудлендинг – это когда один человек дает в долг другому деньги. Это самый распространенный по объему механизм народного финансирования. И понятно почему – схема подменяет собой деятельность МФО с их издержками и, как следствие, высокими ставками.

Краудфайндинг. Это когда у вас есть проект, не обязательно высокодоходный, просто прикольный. Какие-то граждане смотрят на этот проект, про который вы им рассказываете, и что-то жертвуют. Возможно, вы пообещаете им майку или кепку с логотипом компании. Или изделие, которое собираетесь выпускать, но по сниженной цене. Любопытно, что в нашей стране эта модель превратилась в схемотоз. В России креативность – это же пронырливость. Сообразительные граждане находят в Китае на Alibaba какую-нибудь фенечку за $10. Затем представляют на краудфайндинговой площадке проект, как они будут выпускать этот продукт. И если вы готовы пожертвовать на проект, то вам, как жертвователю, отдадут продукт за $20. Потому что когда проект «взлетит», вещь будет стоить аж $50! Естественно, покупают за 10, продают вам за 20. Вот и весь бизнес. Схему легко проверить, найдя эту же фенечку на китайской торговой площадке за 10. Так некоторые зарабатывают деньги. Дикое паскудство, конечно, но юридически все красиво и по доброй воле. За державу обидно. 

Краудинвестинг – это когда граждане готовы войти в проект как собственники. Конечно, в российском законодательстве это еще та задачка. Для того чтобы сейчас организовать инвестирование (то, чем мы занимаемся по отношению к стартапам), надо всех участников собрать у нотариуса, каждому прийти лично с паспортом… В общем, все делается пешеходным способом. И в схеме краудинвестинга это, конечно, невозможно, так как люди могут инвестировать откуда угодно, и у них не будет возможности всем вместе прилететь. Конечно, есть разные обходные пути, как решать этот вопрос, – доверительное управление, трасты и т. п., но в целом законодательство отстает.

На некоторых площадках нашли выход. Инвестиция представляет собой кредитование компании с обещанием доходности в виде доли от прибыли. Вклад почему-то называется долей, но по сути это кредит. Впрочем, есть площадки, где коллективно инвестируются малорисковые активы – недвижимость. Думаю, это получит развитие в нашей стране, особенно когда банки снизят ставки по депозитам. И произойдет это очень скоро. В прошлом году появилась первая такая краудинвестинговая платформа по сделкам с недвижимостью. Как она работает? Находится объект недвижимости – допустим, офисное здание. Выставляется на площадку, люди смотрят, решают купить, вкладываются совместно. 

Главные рейдеры

- Вернемся к инновациям. Что делать, если стартап все-таки некому продать?

- У 99% успешных стартапов, к сожалению, судьба такая – они «взлетают», а потом переезжают за границу. Никто из «стратегов» или из крупных фондов не купит российскую компанию. Скажут: «Ребята, хорошо работаете, молодцы, только приезжайте в Калифорнию, Гонконг, регистрируйте здесь компанию, переводите на нее все активы, и тогда мы вас проинвестируем». Горько говорить, но пока в нашей стране у стартапов будущего нет. Никто в здравом уме сюда инвестировать не будет, а своих конечных инвесторов, как я уже сказал, просто нет. Ну ничего, мы ищем пути решения проблемы и обязательно найдем их.

- Может, вся проблема в высоких рисках?

- О да! Особенно если посмотреть на поведение наших силовиков. Они – главные рейдеры в России. С 1992 г. меня грабили трижды – и всякий раз не братва никакая, а сотрудники правоохранительных органов. Выносили товар со склада, вымогали взятки, отбирали товар, продавали его кому-нибудь, а потом мне же предлагали купить. Таков мой личный опыт.

- Почему крупные госкорпорации не интересуются стартапами?

- Потому, что Россия является заложником чужих технологий. Некоторое время я занимал должность заместителя проректора по науке и инновациям в ДВФУ. Крупные компании вываливали на нас заказы по программам инновационного развития. Допустим, «Русгидро» заказывает лопатки для турбин. Российский производитель, который их выпускал, давно не работает. Мы чешем затылки, понимаем, как это непросто. В конце концов «Русгидро» говорит: ничего нам уже не нужно. «А как вы без лопаток?» - «Пошли в «Сименс» и все купили». Вопрос: если вы покупаете комплектное оборудование в «Сименс», кто вам даст внедрять свои инновации? Немцы вам предложат свои, чтобы на вас заработать. Потеряв свою промышленность и разработки, Россия оказалась в хвосте цивилизации. Технологические процессы не наши, и инновационные разработки некуда пристроить. Инновации – инструмент мировой конкурентной борьбы, но Россия во многих отраслях выпала из этой самой борьбы.

- Есть предпосылки для выхода из тупика?

- Конечно, это не значит, что мы с таким положением вещей должны смириться и ничего не делать. Надо прикладывать усилия, чтобы наши люди поверили в свое будущее в современном мире, и мы это делаем по отношению к стартапам.

- В России есть государственные венчурные фонды. Какие у вас взаимоотношения?

- С одной стороны, они молодцы и прилагают массу усилий, чтобы у нас заработал венчурный рынок. Но когда дело доходит до собственно инвестирования, ведут себя примерно вот так: «Мы вкладываем деньги, но если что-то пойдет не так, в договоре есть опцион, что вы выкупаете то, что мы вложили, плюс 12% годовых, под поручительство частного лица. Желательно, чтобы еще и залог был». Получается, с одной стороны фонды ведут себя как инвесторы, с другой – как банки. Фонд, который занимается инвестированием, старается по максимуму снизить риски этих инвестиций либо заменить инвестиции кредитом, стараясь не брать на себя риск невозврата средств. Они, конечно, берут часть компании в залог, но доля компании, у которой не получилось «взлететь», не стоит ничего. Поэтому и требуют поручителя, который бы потом «попал». Думаю, такое поведение обусловлено избыточным бдением государства за своими деньгами. Все боятся Счетной палаты и прокурора.

Впрочем, есть фонды, которые принимают на себя инвестиционные риски полностью. Например, последняя сделка с ФПИ РВК была чисто венчурной, без всякого «скрытого кредитования».

Выстрел «Авроры»

- Сейчас в России, что называется, «пошли посадки», причем активно. Отразится ли это положительно на вашем бизнесе?

- То, что мы называем коррупцией, является не исключением, а основанием нашей экономической системы. То есть коррупция, на мой взгляд, неразрушима в одночасье, потому что на ней, родимой, все и держится. Конечно, это «раковая опухоль» нашей экономики, и даже не ясно, больной выживет или умрет, чтобы потом воскреснуть другим.

Боюсь, отстали мы от цивилизации ровно  в тот день, когда стрельнула «Аврора». Тогда была уничтожена основа общественного устройства - право частной собственности. Это было главной ошибкой. Я вырос в Советском Союзе и отлично помню, что никому ни до ничего не было дела, когда не было хозяев. 30 лет после возврата права частной собственности – этого слишком мало для формирования нового уклада.