Являясь обыкновенным коллоидным раствором, туман, наполняясь тишиной, перестает быть обычным атмосферным явлением и становится мороком. Туда можно войти и не вернуться.
«Историй про туманы у меня немало, — рассказывает профессор ДВФУ Владимир Раков. — Вот одна из них. Летом 1970 г. я студентом проходил практику в заливе Посьета и на ночь оставался один в палатке на берегу бухты Миноносок, в то время на необитаемом полуострове Краббе. Когда стемнело, залез в палатку и уснул, но вскоре проснулся от душераздирающего крика, как будто кого-то душили недалеко и он орал от боли и ужаса. Казалось, это было недалеко, примерно в 200 м, но на другом берегу бухты. Наконец я не выдержал, на всякий случай взял топор и на весельной лодке погреб «спасать» несчастного.
Когда продрался сквозь кустарник на берегу, то услышал, что прямо на меня кто-то шагает и продолжает орать. Сжал топор в руках от страха. Когда оставалось около 20–30 м, то в сумраке рассмотрел и облегченно вздохнул — это был олень-пантач. Я тогда еще не знал, что здесь паслось стадо полудиких пятнистых оленей, и тем более никогда не слышал рева самца, призывающего самку, и также как он орет во время спаривания. Поэтому спокойно сел в лодку и в темноте отправился к палатке на другом берегу бухты.
Однако к этому времени опустился очень густой туман, я все греб, а берега не было видно. Понял, что заблудился в тумане, и хорошо, что еще в почти закрытой берегами со всех сторон бухте (хоть в открытом море не окажусь). Кружил на одном месте не меньше часа: куда плыть, неведомо.
Пытался уловить шум прибоя, направление дуновения ветерка, но был полный штиль. В лодке был якорь, и я решил промерить глубину. Потом сообразил, что путем регулярных промеров можно обнаружить примерное направление берега по уменьшению глубины. Наконец показались какие-то скалы: вылез, определился по знакомому берегу, но это было совсем не там, где палатка. Тогда принял решение: чтобы не блуждать, плыть вдоль берега. В результате доплыл до места своей палатки чуть ли не к утру, но при этом вместо 200 м преодолел около 3 км на веслах. Потом спал полдня от усталости и нервного напряжения».
«Итак, если ветер начал дуть с моря, надо ждать тумана, — писал исследователь Владимир Арсеньев в 1908 г. — В таких случаях, действительно, резко очерченная линия горизонта постепенно становится неясной, расплывчатой, неопределенной. Кажется, будто она затянута мглою. Мгла эта двигается к берегу и как будто подымается все выше и выше, постепенно становится гуще и наконец превращается в туман. Иногда туман образуется на горизонте сразу, и в таком случае он двигается стеною. Медленно ползет он к берегу, взбирается по распадкам в горы, заволакивает мысы и заполняет собою долины. Горные вершины кажутся разобщенными одинокими островами, а самый туман — наводнением. Впечатление это настолько сильно, что неохотно и с робостью спускаешься с озаренного солнцем возвышенного места и с опаской погружаешься в море тумана».
Плотный туман в Приморье местные поселенцы называли бусом — по аналогии с мучной пылью, образующейся при помоле зерна на мельницах. Белой, плотной и непроницаемой. А местные дети даже изобрели игру «в бус». Во время тумана закрывали глаза, кружились, а потом, потеряв ощущение реальности и ориентировку, шли на ощупь или голос. Но плутание в бусе по большей части было не забавой, а довольно опасным делом.
«Надо быть очень осторожным, когда приходится в туманную погоду подходить к берегу для опознания его; в этом случае как испытанное средство рекомендуется производить на судне от времени до времени выстрелы из орудий по направлению к опознаваемому берегу; выстрелы эти много помогают к рассеянию тумана на короткое время по направлению выстрела», — гласила официальная инструкция 1901 г. к плаванию по заливу Петра Великого. — Не лишним будет помнить также, что в тумане можно часто увидать сперва бурун по краю берега, а потом уже сам берег».
Но берег «увидать» доводилось в туман отнюдь не всем. Недаром же Арсеньев говорил, что туман — сырой холодный саван: «Уссурийский туман — одно из самых страшных бедствий в этих краях, страшнее его только бус. В середине погожего дня воздух вдруг начинает густеть. Тишина стоит такая, что слышишь собственное дыхание. Шумит в ушах. И неожиданно все вокруг начинает сереть, исчезать, стираться. Все становится беззвучно, глухо, мертво. Голос на другом конце сампана едва слышен. Звуки гаснут, растворяются в загустевшем воздухе. Все глохнет, время как будто останавливается. Еще несколько минут, и мир перестанет существовать, все вокруг суживается.
Видимость — в радиусе двух-трех шагов, и то не всегда: порой видимости хватает на полшага. Это и есть уссурийский бус, проклятье здешних мест. Бус — неприятность на суше и настоящее бедствие для тех, кто в море. На суше он не так страшен: там можно идти с палкой или ощупью — один ведет другого сквозь белую жидкую вату. Люди перекликаются — на суше голос резонирует от земли и пробивает гущу буса. Бус на море для звука практически непроницаем. Он закрывает солнце так плотно, что в этом белом вакууме теряется последний ориентир.
Где-то, даже на расстоянии нескольких десятков миль, случился неистовый тайфун, он перемешал подводные течения — те, что идут с севера, от Татарского пролива, и те, что текут с юга, ответвляясь от тропического Куросиво. Разница в температуре воды вызывает на ее поверхности и густое неподвижное испарение, и на пространстве, охватывающем порой несколько сот миль, поднимается непробиваемая стена буса. Под обманчиво неподвижной гладью воды вращаются широкие медленные реки, они меняют свое течение, принимают форму то кругов, то восьмерок, то спиралей… Все, что плавает, вовлекается в губительное вращение. Случаются вещи страшные. Мы сидели на краю сампана, и нами все больше овладевал страх».
«Отец рассказывал как-то, что посередине Амурского залива, на расстоянии нескольких верст от берега, в плен к бусу на две недели попал караван шаланд, — вспоминал один мальчик, проживавший здесь в первой четверти XX века. — Течение от устья Лянчихэ (на станции Океанской во Владивостоке) водило их по кругу на одном месте. На второй или третий день на шаландах кончились еда и питье. Через неделю манзы стали умирать, через две недели их вымерло две трети, а оставшиеся были еле живы. Но вот в один прекрасный день поднялся ветер, за несколько минут рассеял смертельный туман, и в половине версты от себя несчастные увидели землю — берег Первой Речки и рыбачьи фанзы. Если бы они догадались, где их подстерег бус, то без особых усилий смогли бы добраться до берега вплавь, в живых остались бы все, они не умерли бы от голода и жажды».
«В том квадрате нередки были и авиапроисшествия истребителей ПВО, идущих на посадку при заходе со стороны моря. Рассказывали под «рюмку чаю» разное… Например, что небо там с морем местами меняется…» — вспоминают жители Седанки и сегодня.
Юрий УФИМЦЕВ, специально для «К»
