Никто не будет прежним после окончания СВО: ни участники боевых действий, ни их родные и близкие, ни в целом российское общество, которому предстоит резко повзрослеть и найти новые ценности. Как приспособиться к изменившимся реалиям и сохранить психическое здоровье, деловой еженедельник «Конкурент» обсудил с директором Института клинической психиатрии и психологии Александром Коломейцем.
— Александр Андреевич, как изменилось российское общество с 24 февраля? Мы стали более тревожными?
— Трудно сказать, ведь не проводилось глобальных исследований на эту тему. Можно только исходя из отдельных фрагментов предполагать, что общество напряжено. И ни у кого нет рецепта, как вести себя в данной ситуации. Каждый действует по наитию, но в общем и целом люди пока не очень разобрались, что происходит, так как у них оборваны нити связей. Они только начинают догадываться, наверное, с каждым днем больше и больше. Но реагируют на это все по-разному.
Когда-то различали так называемый физический, психологический и социально-психологический стресс. Сейчас, в период СВО, надо говорить о сочетании этих видов воздействия. Чем ближе к Украине, тем больше случаев такого смешанного стресса мы наберем. Но люди ведь приезжают оттуда и уже рассасываются по всему нашему обществу. Пока, видимо, не накопилось критической массы, чтобы мы осознали все до конца.
— Если говорить о категории граждан, которую ситуация пока не задела лично, что им можно посоветовать? У человека никого не мобилизовали, работу он сохранил, но общий информационный фон тревожный, и чувство страха не дает покоя. Может быть, новости перестать читать?
— Новости, думаю, надо читать, и не только слушать по телевизору, чтобы немного разбираться в ситуации. А вот говорить об этом лучше поменьше.
— Разве психологи не советуют проговаривать проблему в терапевтических целях?
— Самая главная профилактическая рекомендация – не набирать дополнительных ужасов в свою голову через какие-то разговоры, не накручивать себя. Из таких разговоров лучше выпадать, не инициировать их и не продолжать в деталях, потому что ты заведешь самого себя. Очень трудно потом отстраниться от этого. Гораздо проще не участвовать в этом.
Каким ты вернешься
— Говорят, поначалу человек активно на все реагирует. Потом у большей части происходит адаптация.
— Мы так устроены, что адаптируемся почти ко всему. Другой вопрос – каким ты вернешься в гражданскую жизнь. Я не буду делать прогнозов, но скажу, что подобный опыт навсегда. Ты никогда не будешь прежним. Психика будет изменена у большинства людей из числа тех, которые находятся в зоне СВО. Раны, которые они получили, незаметны в отличие от пулевых ранений. Человек думает: «Жив остался, ну и слава богу». А у него и нарушения сна, и эмоциональные нарушения, и тревожные, депрессивные, психосоматические, соматоформные расстройства (похожие на телесные заболевания) проявляются. Но, самое главное, психика сломлена как бы в своей основе – смещены ценности, причем в «неблагородную» сторону, в сторону агрессивного поведения, чувства собственной уникальности.
— И в чем заключается эта уникальность?
— В том, что «я имею право, а ты не прошел это, поэтому не имеешь права». Когда такое происходит, человек выпадает из социума – условно, потому что где-то он свою нишу находит, и нередко эта ниша приближает его к криминальному кругу. Бухгалтером он вряд ли будет работать. Наверное, вы видели кинофильм «Рэмбо: первая кровь». Там достаточно наглядно показано посттравматическое стрессовое расстройство, которое развивается у участников боевых действий. Может быть, шериф в этом фильме допустил немного несправедливое отношение к бывшему комбатанту, прошедшему войну во Вьетнаме. Усмирять его пришлось «целым полком». Но смысл в том, что в нем актуализировались воспоминания, он живет на этой войне здесь и сейчас и воюет настоящим образом.
— Потому что ничто не сравнится с переживаниями, которые человек получает там?
— Я думаю, у таких людей происходят определенные не только биохимические, но и морфологические изменения в головном мозге. Спустя 10 лет после вьетнамской войны американцы подсчитали, что за эти годы ушло из жизни больше ветеранов, чем погибло во Вьетнаме. Вследствие самоубийства, убийства и других причин.
Тогда общество всколыхнулось, стало создавать реабилитационные центры по собственной инициативе. Потом уже подтянулось правительство. С тех пор все американские военнослужащие, которые были в горячих точках, проходили и проходят реабилитационные мероприятия.
Можно ли помочь
— В Приморском крае есть возможность пройти такую реабилитацию?
— У нас предпринимались попытки в этом направлении, но системной реабилитации не было и нет, хотя мои коллеги достаточно хорошо знают, что это такое. Возможно, где-то существуют небольшие профильные центры, но они не функционируют на постоянной основе. Реабилитационные мероприятия могут проводиться на базе филиалов Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге или во Владивостоке.
В районе Шаморы есть санаторий МВД России, куда сотрудников полиции отправляли якобы на реабилитацию. Но выглядело это как обычное времяпровождение с семьей и выпивкой. Если же говорить о полноценной профессиональной помощи, у нас нет ни мощностей, ни специально подготовленных специалистов. В Приморье я не встречал ни одного военного психолога, хотя здесь наверняка есть люди, которые служили в Сирии или других горячих точках.
А ведь реабилитационные центры для военнослужащих и ветеранов должны быть в каждом регионе хотя бы на уровне края, области, причем в некоторых регионах – не по одному.
— Медикаментозно можно помочь таким пациентам?
— А почему вы думаете, что они согласятся принимать препараты?
— Мама скажет, жена заставит.
— Мама, жена для них не указ. Они крайне редко обращаются за помощью. В периоды, когда возвращались участники афганской и чеченской войн, я не видел на приемах таких клиентов. Они предпочитают хранить это в себе и редко кому об этом рассказывают. Но они в этом живут.
— В текущих условиях очень много добровольцев, которые сами приходят в военкоматы. Что, по-вашему, ими движет?
— Мотивация к участию в СВО многообразна, и большая часть мотивов отлетает, как только человек сталкивается с действительностью. Они становятся неактуальны, эти придуманные мотивы, о которых поется в песнях. А единственный мотив, существующий во всем мире, – защита своей страны.
Он оправдан и понятен. Ни один человек, который там побывает, не будет идти туда повторно с той же мотивацией, с которой шел в первый раз.
Чаще быть вместе
— Можно ли что-то посоветовать близким мобилизованных?
— Верующим помогает молитва. Люди идут в церковь, когда им плохо, и получают облегчение. Можно обратиться к психотерапевту или к психологу. Но я хочу сказать, что специалист, не переживший подобного опыта, не знакомый с состоянием, в котором находится его клиент, не будет очень эффективен.
— Работодателей волнует упавшая производительность труда. Сотрудники под влиянием всех этих событий теряют мотивацию и энтузиазм. Что делать?
— Есть такое понятие – общий адаптационный синдром. Патолог и эндокринолог Ганс Селье в 1930-х годах занимался исследованиями и ввел этот термин. Суть его теории заключается в том, что существуют три стадии стресса: тревога, сопротивление, истощение. Сначала возникает тревога. При определенных обстоятельствах она может закончиться, и наступает адаптация. Либо тревога переходит в истощение, которое снижает возможности человека. Если он не выйдет на адаптацию, то так и будет эти воздействия переживать. Все люди к окончанию военных действий в той или иной степени оказываются в состоянии истощения. Разумеется, их работоспособность снижается.
Какой совет здесь дать работодателю? Можно использовать общие приемы – это все равно будет приносить временный ситуационный эффект, но улучшит настроения в коллективе. Нужно больше сплачиваться, больше взаимодействовать на различных площадках вплоть до совместных спортивных мероприятий. С пониманием того, что происходит, при этом. Все равно это нужно иметь в виду.
— В семье такие рекомендации тоже работают?
— Конечно. Быть вместе – единственное, что спасает людей. Мы не должны просто расходиться по своим курятникам. Важна даже степень контакта. Я не могу сказать «давайте обниматься», но людям, которые могут позволить себе объятия, желательно делать это.
— Известный русский философ Александр Дугин предлагал ввести практику хороводов на предприятиях. Как вам такое предложение?
— Почему бы и нет, если это будет приемлемо для всех сотрудников. Не в обязательном, а в добровольном порядке. Может быть, держать друг друга не за руки, а за плечи. Если люди захотят размять свои кости, вполне удобоварима и такая форма некой взаимной зарядки. Потому что, с одной стороны, ты вроде бы отдаешь свою энергию, а с другой – приобретаешь ее.
И каждый отдает только пай, а приобретает от круга. Если у работодателя есть возможности и желание, можно пригласить на предприятие психолога.
Поколение Z
— Когда-то «К» писал о поколении Y. Эксперты характеризовали его как в массе своей потребителей и инфантилов. Потом пришло поколение Z — вообще какие-то «тиктокеры». Как сегодня меняется поколенческая парадигма?
— Очень трудно отнести целое поколение к одной какой-то букве. Но, несомненно, оно становится более зрелым, менее расхлябанным, менее далеким от общечеловеческих проблем. Ценности становятся более насущными. Как вы считаете, что самое главное на войне?
— Спасти свою жизнь.
— Но ведь надо же победить врага. Если постоянно спасать свою жизнь, ты будешь прятаться, а в бой не пойдешь. Главное для войны – это то, что ты решил изгнать войска противника, победить и сохранить жизнь своих родных, сограждан. Да, рискуя собой. Многие ветераны рассказывают, что не мечтали сохранить свою жизнь, отодвинули ее на потом, чтобы сохранить жизни людям, которые населяют его страну. Это к вопросу о ценностях.
— Получается, общество резко повзрослеет?
— Будут внутренние изменения у людей. Социальные тоже будут. Но пока сложно делать прогнозы, ведь мы не знаем, что произойдет завтра или через год.
— Возможно, кому-то вся эта ситуация поможет найти что-то важное в себе, открыть себя с неожиданной стороны.
— Вообще можно многое в себе найти, если заглядывать внутрь себя. И в этих действиях, которые сейчас идут, и в других ситуациях, и в разных возрастных периодах. Другой вопрос, станет ли человек этим заниматься и с этим работать. Большинство людей вообще не задумываются над такими вопросами.
— А что вы скажете об эмиграции? Что за люди бегут из страны?
— Люди разные. И мотивация у них, с одной стороны, достаточно простая: они хотят спасти свою жизнь. Конечно, это главная ценность. Если что-то человеку угрожает и он выбирает свое «Я», это первый тип взаимоотношений с опасностью. Следующий тип подразумевает и готовность чем-то пожертвовать, и в то же время ценность своего «Я». И третий тип, когда включается понятие ответственности за тот ближний круг, с которым я общаюсь. Тогда, сопоставляя свое страдание со страданиями других людей, человек не ставит собственное «Я» в центр. И вот здесь появляется возможность настоящей жертвенности. Ты начинаешь понимать, что ты не один. В периоды опасности это проявляется особенно ярко. Может быть, когда-то это осознание пробьет всех.
