«Есть Владивосток 1, и есть Владивосток 2. Владивосток 1 — это мы с вами — живые, Владивосток 2 — это они, ушедшие. У нас есть свои права, и у них. У нас прав много — на труд, на отдых, на безопасность, но все кому не лень на них посягают. У них право одно, фундаментальное — это право на покой. И я делаю так, чтобы это право было защищено».
Встреча с правозащитником мертвых была для журналиста почти откровением. Философские открытия, сделанные в процессе работы Игорем Бабыниным — директором фирмы ритуальных услуг «Бабынин и К», окончательны и пересмотру не подлежат.
«Мы все — приезжие на этой земле»
— Понимаешь, мы здесь как в краткой командировке, умираешь и плывешь по реке Стикс. Что там дальше, никто не знает. Но я считаю, что наша основная жизнь будет там, за этой рекой. Я не особенно религиозен, но в том, что говорю, уверен.
«Тиран, но справедлив»
Говорить о тонкостях похоронного мастерства оказалось сложно. Не разговорчив Бабынин на профессиональные темы. Сфера эта, говорит он, очень деликатная и щепетильная.
— К своим конкурентам отношусь с глубоким уважением, а сравнивать себя с кем-то не намерен. У кого-то свои плюсы, у кого-то свои минусы, но, в любом случае, это люди достойные хотя бы потому, что взялись за работу, которая далеко не каждому по силам.
Есть одно принципиальное различие между Бабыниным и большинством людей того же уровня достатка. Различие это в основе мировоззрения, не врожденного, а приобретенного в постоянном контакте с миром иным.
— Я не считаю себя алчным. Насмотрелся на тех, кто всю жизнь горбатился, грыз другим глотки, а потом неожиданно отошел. Что возьмешь с собой, кроме пиджака и ботинок? ТАМ ничего не нужно. Потому, прежде всего, считаю, что человек должен быть порядочным. Для меня в это слово вкладываются все понятия. Я не блефую, и это не красивые слова. Не то, чтобы меня не волновали деньги — просто отношусь к ним спокойно. Сегодня они пришли — завтра ушли. Да и недостатков, мягко говоря, у меня хватает.
Тиран, деспот, но справедлив — так говорит большинство сотрудников фирмы. В «Бабынин и К» применяются жесткие правила в обращении с персоналом. Могильщик, замеченный пьяным, на следующий день пойдет искать другую работу.
— Сам ни капли в рот не беру тринадцатый год. И не потому, что я такой уж трезвенник по натуре. Просто я максималист, если что-то делать, то до конца, потом мне уже трудно не перешагнуть хрупкую грань... Хожу в казино и каждый раз думаю: только бы вовремя остановиться! Чаще, конечно, проигрываю. Сегодня, правда, повезло, так что настроение лирическое — в самый раз для общения с прессой.
Слезы на похоронах у своих рабочих я не приветствую и увольняю моментально, даже при самом лучшем расположении к человеку. Это только для его же блага. Не очень хочется, чтобы заведение на Шепеткова пополнялось за счет моих «чувствительных» сотрудников. Они будут фигушки воробьям показывать через решетку, а меня — заедать совесть. Кому это нужно? Специфику работы приходится учитывать в мелочах.
Хотя поплакать на похоронах есть кому — имеем свой штат профессиональных плакальщиц. Оркестр у нас высокого уровня. Кому что надо — и Баха сыграют, и Бетховена. Есть и своя гордость — катафалк из Сан-Франциско, очень солидный, представительный «Бьюик».
В России до революции было принято хоронить в необитых гробах — просто из сосновых, дубовых досок. Староверы кладут покойников сегодня в белые, обычные верующие — в черные. Многие, по советской традиции, заказывают красные. Кстати, нам случайно досталась партия коммунистических знамен. Добротный кумач! Пошел на обивку, на кисти. Заказчики были довольны. Умрет мусульманин — завернем в холст. Желание заказчика — закон. Вот, приезжий московский театр попросил десяток гробов на спектакль. Поможем, конечно, пусть рекламируют.
«Частное кладбище — мое стремление к идеалу»
Кроме гордости за катафалк есть у Бабынина и своя мечта — организовать в городе первое частное кладбище, с рядом ухоженных могил, крематорием, часовней и охраной. Лучший подарок от друга, вернувшегося из-за границы, — не часы, а фотографии кладбища или его рекламные проспекты. Можно сказать, частное кладбище — это и не совсем мечта, скорее, идеал. А стремление с честью отправлять усопших в последний путь вело к гробовому бизнесу Игоря с детства, а зародилось во время игры с друзьями на кладбище Минного городка.
— Знаешь, тут у тебя довольно жуткий образ получается. Надо пояснить читателям, что это не так. Никакими психическими отклонениями, связанными со смертью, я не страдаю. В гробах не сплю и никакого интереса к трупам, кроме профессионального, не имею.
В офисе Бабынина, после осмотра магазина ритуальных услуг и мастерской с рядами свежего товара, пришлось сидеть в непосредственной близости с тремя образцами гробового искусства. Один за $10 тыс., два других поскромнее. Свыкаешься с необычной атмосферой быстро, и рассказ о том, что в качестве рекламного момента Бабынину порой самому приходится ложиться в гроб, показывая, что товар вполне по размеру, воспринимается как обычный рабочий момент. Бытие определяет сознание, с этим не поспоришь.
— Я нормальный человек, но специфика бизнеса не позволяет пропускать всю людскую боль через себя. Возможности человеческой психики ограничены. Мое детство прошло в дубининском интернате. Сейчас это детдом. Хотя я и был там отпетым двоечником и хулиганом, сохраняю с ним постоянную связь. О детдомовцах не перестаю думать. Там существует стипендия имени Бабынина, присваивают ее отличникам. Хорошие отношения с директором детдома Дубининым, он сейчас озабочен проблемой создания пенсионного фонда для персонала, и я стараюсь помочь ему в этом. Десять пенсионеров — работников детдома получают от нашей фирмы надбавку к пенсии, у некоторых она превышает саму пенсию.
На Западе профессия гробовщика достаточно почетна. Наши же кладбища иностранцев не просто шокируют, они их «убивают». И то, что по отношению государства к мертвым можно определить его отношение к живым — это аксиома.
«В душе я босяк»
— Мое детство в интернате определило все. В душе я босяк и не пытаюсь пыжиться, что-то из себя изображать. Люблю русский язык, особенно его ненормативную часть. Только в нашем великом языке есть возможность выразить все, что у тебя на душе, одним, пусть непечатным, но исполненным смысла словом. Когда приходится общаться с учителями, решать вопросы стипендий и прочие — после таких разговоров выхожу вспотевшим. Ибо в интеллигентном коллективе полностью высказать все, что я думаю, не могу...
Самокритика, конечно, полезна, но в ограниченных дозах. Бабынин явно перегнул палку в создании своего негативного образа. Во всяком случае, бывший двоечник окончил в свое время училище и институт. Работал радистом, был неплохим специалистом.
В период жестокого безденежья стала пробиваться на свет мечта о своем бизнесе. Зрела она лет 5—6, встречая непонимание друзей и неверие со стороны семьи. Наконец, природная тяга к риску взяла свое. Бабынин, практически не имея начальных средств, заложил квартиру и стал «раскручивать» дело. Из арендованного подвала, где сейчас располагаются магазин, мастерская и офис, было вывезено 10 грузовиков мусора. Поистине титаническим трудом бывшее прибежище бомжей было приведено в респектабельный вид. Фирму зарегистрировал 1 апреля.
«Лучше нету того свету»?
— Это вполне нормальное дело. Я не отношусь к трупам, как к людям. Я вижу, что это просто тело, которое заслужило покой. Я не знаю, есть Бог или нет, но твердо уверен, что есть душа, и при смерти она куда-то уходит. С такими мыслями я не родился, а пришел к ним во время своей работы.
— В одном индейском племени, когда человек умирает, не говорят, что он умер, говорят, человек «стал красивым».
— Не знаю, индейцев не хоронил. Меня не упрекнешь в склонности к сантиментам. Часто спрашивают, зачем тебе в кабинете икона, которой двести лет? Ну что ответить? Мне нравится.
По-моему, есть большое различие между бизнесом на захоронении и бизнесом в церквях, связанным с отпеванием. Смерть естественна, как рождение. Бизнес на душе — другое дело. Там он поставлен на широкую ногу, часто не прикрыт материальный интерес. Я этого не понимаю, но священников судить не берусь. Кто я такой, чтобы судить? Не суди и не судим будешь. Кстати, поэтому мне безразлично кого хоронить — человека, который всю жизнь проработал честно, или закоренелого бандита. Пусть общество разбирается или тот, у кого есть высшие полномочия.
— Как соотносится обычная жизнь гробовых дел директора с жизнью вне рабочего места?
— С этим проблем нет. Дома все уже привыкли, хотя свои заботы стараюсь в семью не нести. Сны мне, тьфу-тьфу, кошмарные не снятся, так, рабочие моменты иногда проскальзывают... Это не ужас — в порядке вещей. Конечно, работа тесно переплетается в сознании с остальной жизнью. Может, мне бы и хотелось, но я не смогу смотреть на мастера гробовых дел Безенчука из «12 стульев» с непрофессиональной точки зрения. Такое впечатление, что Ильф и Петров, царствие им небесное, сами проработали в этой области бОльшую часть своей жизни — настолько точно передана психология работника нашего профиля. Это все про нас, наши реалии, конкуренция: «Нимфа» разве кисть дает, туды ее в качель! У нас, что ни гроб, то огурчик, в нем и жить можно!».
Мы, естественно, никогда не додумаемся повесить на дверях вывеску «Милости просим». Хотя если не искать в этом двусмысленности, то скажу, что к обращающимся к нам мы относимся с большим пониманием. Этому можно не верить, но скажу, что за время своей работы я почти никогда не слышал упреков в плохом сервисе. Хотя я — не масло, они — не ножик, но о границах своей ответственности я имею четкие понятия.
