В жизни Льва Сысорова были путешествия по морям и океанам, бизнес, государева служба и преподавание в средних и высших учебных заведениях. Но главное для него – это книги. Да и как, если не с писателем, начать рубрику «Персона» в 2023-м, объявленном годом русского языка? В интервью KONKURENT.RU он рассказал, какую роль жизненный опыт оказывает на его творчество.
– Лев Николаевич, прежде чем стать писателем, вы успели поработать в Примгидромете, в администрации Приморского края, занимались бизнесом и преподавали. Какая из сфер деятельности была вам больше по душе? В чем, по личным ощущениям, удалось лучше себя проявить?
– Ну, разумеется, океанология. По специальности я инженер-океанолог, окончил кафедру океанологии в Дальневосточном государственном университете в 1980 г. и работал инженером-океанологом в течение 13 лет, то есть с 1980 и по 1993 гг. У нас в Гидрометинституте был флот – 18 судов. Сейчас осталось одно-единственное судно – «Павел Гордиенко». Это был даже не флот, а плавучие дворцы. Замечательное время! Люди ходили в рейсы, некоторые бывали чаще в Сингапуре, чем во Владивостоке, то есть рейс: три захода в Сингапур, один заход во Владивосток.
Но, к сожалению, настала перестройка, началось недофинансирование. Флот прекратил свое существование – не только у нас, еще и в ДВНЦ. Суда стали возить машины из Японии. И я тоже грешен: когда уже бизнесом занялся, ходил на наших судах в Японию за праворульными автомобилями. И вот просто сердце кровью обливалось: бывало, зайдешь в лабораторию, а там лежат на полу книжки КГМ-1 разорванные…
– Многие считают 90-е «золотым временем»…
– 90-е – суровые годы, и приходилось как-то выживать. Сейчас такое понятие, как «челноки», наверное, ушло. Начинали с Китая, возили в огромных баулах разные товары – игрушки, трусы, носки, да много чего, поскольку на тот момент в стране ничего не было. Потом переключились на Турцию, ну и, конечно, «золотыми погонами» для каждого «челнока» были Италия и Польша. Мне даже в Великобритании приходилось бывать.
– Почему до сих пор не написали об этом книгу?
– Напишу, обязательно. И про бандитов, и про рэкет. Все должны были ходить под кем-то: если не милицейская крыша, то бандитская. Но это не было страшно, видимо, потому что годы были такие «веселые». Это не было трудно, это было опасно. Но, если хочешь заработать денег, надо чем-то рискнуть, либо что-то знать или уметь.
– И вы завязали со всем этим, перебравшись под «крышу» администрации Приморского края. Вас позвали или это была ваша личная инициатива?
– Ситуация к этому, наверное, подвигла. Ведь челночничество было уже на излете. Кризис 1998-го, потом еще один кризис. Затем стали появляться мощные брендовые компании, и бизнес такого рода потерял свою актуальность. Ну и государство, конечно, всерьез взялось. Я помню, как в начале 90-х автомобиль привозили из Японии, бросали без всякой растаможки на причал: из порта Врангель ехали до нотариуса, моряк писал доверенность – все, машина твоя. То есть каких-то бюрократических проволочек, в том числе таможенных, было минимум. И с челночным делом также. В 90-е никакой таможни не было. Приходил самолет, и мешки из него выбрасывали на взлетную полосу. То, что схватил, то и потащил: если успел схватить свой мешок, то слава богу.
Но начали вводить таможенные пошлины, и челночный бизнес стал умирать. Тогда-то и задумался о будущем. Заниматься любимой океанологией, понятно, не мог, поскольку ученые годами не получали зарплату. Они приходили на работу, что-то делали, а чтобы выжить, устраивались кто сторожами, кто продавцами в магазины. И я подумал: а почему бы не попробовать себя на госслужбе? Вот и отправился работать в администрацию, в департамент природных ресурсов – главным консультантом – государственным инспектором по охране природы. В общем-то, близкая к моей специальности тема.
Я объездил весь край, начиная от Красного Яра на севере, столицы удэгейцев, до поселка Хасан на самом юге, там, где граница с Кореей. Тогда впервые у меня появилось желание рассказать об этом. Попробовал – получилось.
– Помогают ли приобретенные в разных сферах компетенции в творческой деятельности?
– Что значит помогают? Они не помогают, они определяют творческую деятельность. Я считаю, что писатель непременно должен быть специалистом хоть в какой-то области человеческой деятельности.
Писатель – это не поэт, здесь все намного сложнее. Скажем так, поэта Бог хлопнул по макушке: «Ты поэт», и все. И он может, как, допустим, мой любимый Николай Рубцов, жить в маленьком заштатном городке: никуда не ездить, нигде не бывать, но при этом у него появляются удивительные стихи. Поэзия – это Богом данное.
Прозаик же обязательно должен иметь что рассказать людям, а для этого нужно что-то знать и что-то уметь. Время романов, толстых книг вроде «Войны и мира» Толстого или прозы Достоевского прошли. Сейчас у автора два пути: рассказать о том, что люди не знают, либо рассказать о чем-то так, как этого никто никогда не делал, то есть изобрести свой собственный стиль.
Скажем, в одно время у нас появилось поколение военных поэтов. Они имели колоссальный жизненный опыт – война. А сейчас молодой человек окончил школу, хорошо учился, много читал, поступил в литинститут, окончил его и пишет блестяще. Я не буду называть имен: он пишет хорошие филигранные книги, они отшлифованы, они безупречны, но мне они неинтересны. Нет эмоциональной закладки, нет мощного фундамента.
Я не считаю писательство основным занятием своей жизни. Главным для меня в жизни остается море. Если мне захотелось об этом рассказать, я рассказал. Ну и, конечно, это уже тема возраста – хочется с высоты своих лет поучать и передавать опыт.
Океанологии я посвятил книгу «Моря», за которую стал лауреатом премии «Золотое перо Руси». Я писал как пособие для студентов-океанологов, ну и, разумеется, рассказывая о работе океанолога и о том, о чем сам хотел услышать в юности, поступив на этот факультет. Мне тогда 16 лет было, потому что я в школу с 6 лет пошел. Я был юным романтиком и думал, что мне расскажут про моря, но пришлось столкнуться с суровой реальностью: теория полных потоков, теория волн, математические модели, определение солености. А я хотел про Баб-эль-Мандебский пролив.
– По-вашему, педагогика – творческая профессия и не терпит единомыслия?
– Преподаватель должен обладать всеми самыми замечательными человеческими качествами, но главное – нужно уважать студентов, относиться к ним как к людям. Я считаю, что очень важно как-то попытаться их увлечь, показать им, что они не просто отбывают в вузе время, чтобы получить дипломы.
Для педагога важно попытаться дать им смысл жизни, объяснить, что человек ценится не количеством денег. Вот они приходят и думают, как легко и быстро заработать деньги, а я им объяснял, что не нужно мечтать о машине, о шикарном особняке и прекрасных девушках. А необходимо найти себе занятие по душе, и тогда все будет. Вот это я считаю главным в педагоге.
– Кстати, а как бы вы оценили разницу между студентами 1980-х и 2000-х? Как они изменились?
– Это вопрос, который потребует отдельного интервью. Отвечу кратко: в 70-80-х планка в образовании была выше, студенты были дотошными и любознательными. А сейчас студенты – несчастные дети 90-х, жертвы ЕГЭ. Не все, есть личности, которые стремятся к получению образования, с детства хотят добиться каких-то целей. Но их очень мало.
– Писателями сегодня становятся не ради денег: лишь единицы из них живут на гонорары и проценты с продаж – аксиома, о которой говорят многие, кто обжегся на монетизации слов. А у вас они еще не из популярных жанров. Вы свои книги за чей счет издаете?
– Книгу «Города и моря» я издал на стипендию, полученную от Союза писателей. Отрадно, что сейчас к творческим общественным организациям стали относиться серьезнее, чем это было в 90-е, когда, скажем, писательские организации были в упадке. К тому же сейчас стать членом Союза писателей стало сложнее. Для этого требуется три рекомендации и три изданных книги. Комиссия собирается два раза в год. Собираются достаточно значимые писатели. И когда я в 2009 г. подал заявление в Союз писателей в числе 15 претендентов на вступление, приняли меня одного.
Спонсоров я искать не хочу и не люблю. Дали стипендию – хорошо, может, еще дадут, тогда еще издам.
– Популярность среди читателей, обратная связь от них, высокие тиражи, признание на государственном уровне или что-то другое – что для писателя важнее?
– Самореализация, наверное. Я как-то не слышал плохих отзывов о своих книгах. Люди, которых я уважаю и мнение которых ценю, всегда хорошо отзывались. Конечно, хочется и славы, и известности, и признания государством, но не то у нас время.
– Но когда присудили премию Арсеньева – было небольшое головокружение?
– Было приятно. К слову, вручение происходило в Москве, я жил в гостинице рядом со зданием МИД РФ. И мне подали к подъезду черный «Краун». Видимо, в Москве он считается символом роскоши.
– В наше время детей часто любят попрекнуть тем, что книги в руки они вообще не берут. Как, по-вашему, читающие подростки существуют?
– Раньше люди книги в автобусах читали, а сейчас – телефон. Та молодежь, с которой я общаюсь, почти не читают. Да что там – мои сыновья читают мало. А свою вторую книгу «Книги» и «Фильмы» вообще для младшего сына написал, потому что он учился в Санкт-Петербурге в институте культуры на отделении режиссуры. Он у меня все время спрашивал: «Пап, а что мне почитать? Какой фильм посмотреть?» Я взялся и написал какую-то аннотацию.
– Как вы относитесь к цензуре? Насколько она важна в литературе и вообще в культуре в целом?
– Сейчас пытаются обуздать литературное творчество, но особой цензуры я не вижу: публикуй, что хочешь. Наверное, в связи с последней ситуацией, конечно, цензура ужесточится. Но как-то особого влияния ее на свое творчество я не замечал. Никто никогда не делал мне каких-то замечаний, купюр, никто никогда ничего не вычеркивал. Я публикуюсь в журналах, альманахах, творческих сборниках, и там всегда принимали с первого раза, отказов не было.
– Некоторые авторы говорят, что цензура мешает творчеству, ограничивает автора…
– У Александра Сергеевича Пушкина Николай I был личным цензором. Ему это помешало? Нисколько! Так что пусть не придумывают. Обычно это говорят те, кто ищет оправдания собственной творческой беспомощности. Никакая цензура никогда и никому не мешала. При советской власти была мощнейшая цензура. Ну и что? Все, что писатели когда-то писали в стол, все рано или поздно было опубликовано.
