Юрий Шадрин: «Всю жизнь доказывал продуктивность лени»

Пожалуй, сегодня трудно отыскать более одиозную профессию, чем журналист. Тем более, если ее представитель - редактор очередной газеты очередного мэра. Однако, что бы ни говорили злые языки о продажности и неправильном расходовании бюджетных денег, герой нашего рассказа всю жизнь отдал сочинительству для торопливых граждан, и мало кто знает, что, возможно, благодаря ему Дальний Восток не превратился во второй Чернобыль. Многие приморцы, наверное, помнят этого человека, который, как Дон Кихот, в конце 80-х сражался против строительства в Приморье атомных электростанций, имея от этого процесса множество неприятностей. Слава Богу, сейчас почтенный мэтр журналистики пребывает почти на вершине славы. Кресло редактора одной из крупнейших газет Владивостока, три книги, две из которых проникнуты юмором, а третья - любовью к тайге. И порог новых творческих дерзаний.

- Вы раньше предполагали, что станете редактором газеты?

- В 3 года я умел читать и писать. Лет в 8 я уже твердо знал, что хочу быть писателем-юмористом, но слегка стеснялся признаваться в этом другим людям. Сфера моей деятельности была как бы предрешена. Но я никогда не ставил задачей сделать карьеру. Когда я повзрослел, мне больше нравилось иметь хорошую репутацию. А она каким-то странным образом сложилась достаточно быстро. Позже разгадал секрет. Как обычно, самые нужные ответы приходят неожиданно, за секунду: однажды ночью я ясно понял, что мой секрет в том, что я - поэт. Хотя в жизни не писал стихов. Для пишущего важно обладать поэтическим видением мира. Это дано это или нет - вот и все. Я не знаю, что напишу через минуту. И никогда не имел плана в жизни. Сегодня я редактор, а кем буду завтра - не знаю.

- Трудно поверить, что при таком отношении к делу можно чего-то добиться в таком непоэтичном виде деятельности, как журналистика.

- Я - персона, которая всю жизнь доказывала продуктивность лени. Я знаю, что лень иногда бывает очень полезна, и тот гениальный ход, который нужно сделать, приходит, как у всех бездельников, в последний момент. Писал я всегда мало и лениво. Но если что-нибудь захватывало, то отдавался полностью. В то время в журналистике было много советской рутины. И когда меня начинали доставать всякие "почины" да статьи "о людях трудового подвига", я брал командировку и ехал в родной Терней. Там в девственной тайге я провел немало времени, и писать на темы природы было самой большой радостью для меня. Впоследствии очерки тех лет я оформил в отдельную книгу. Почти с первых же материалов у меня была репутация почти что Пескова, я не мог пожаловаться на невнимание читателей. Хотя редактор брал эти "природные" материалы без особой охоты.

- Говорят, что тайга опаснее, чем город. Случалось ли с вами что-нибудь неприятное во время таежных командировок?

- То, как меняются отношения людей в тайге, по-моему, верно показывает следующий факт. Старую традицию оставлять продукты в зимовьях теперь уже несколько лет почти никто не соблюдает. В тайге встречаются и браконьеры, и преступники. А если говорить о зверях, то, наверное, разочарую. Тигра я не видел. Хотя несколько раз попадал в необычные ситуации, от которых холодела кровь. Как-то в тайге мы шли с одним кинооператором, который только приехал из Москвы. В один момент он потерялся из виду, а когда я увидел его бледного, прижавшегося к дереву, то тоже испугался: рядом были два медвежонка, которых он хотел снять. А тут за ними появилась огромная медведица. Она замерла, решаясь, что делать - напасть на нас или нет? Потом с силой подтолкнула детенышей и они, на наше счастье, ушли. А однажды я брел по тропе и неожиданно из кустов вылетело стадо диких кабанов, чуть не задевая меня хвостами. Я бы сравнил эту пробежку с танками: они сметали все на пути, двигаясь напролом с большой скоростью. Хотя ни от кого еще я не слышал, что так кабаны задавили человека. Все-таки они видят или предчувствуют.

- Как из корреспондента газеты, в общем-то, глухого таежного района вы стали заместителем редактора такого монстра, как "Красное знамя"?

- Уже работая в "ТОКе", я отклонил два предложения от "Красного знамени" из-за своей непривычки к казенному, что по тем временам было весьма легкомысленно. Однако в 86-м году пришел в эту газету, начал писать в отдел науки. Тогда над Приморьем, если помните, повисла угроза строительства АЭС. Моя позиция была однозначной — в течение двух лет я как бы дирижировал борьбой в газете против этого преступного проекта. На мое имя пришло более 4-х тысяч писем, которые мне очень помогли. Меня волновали не столько чернобыльские тени, сколько понимание того, что "перестройка" - не время для такого серьезного строительства. Бардак уже сквозил во всем в стране. То есть мне было предельно понятно, что станцию не смогут качественно построить: если бы начали возводить, то все бы разворовали, чего-нибудь обязательно не хватило. Например, стержня в реакторе и потом - бац, новый Чернобыль. В конце концов, от идеи строительства АЭС отказались, а мне приятно, что в сохранении природы Дальнего Востока есть и мой вклад.

- Неужели на вас не пытались надавить, ведь газетное слово тогда имело такой большой вес в обществе?

- Надо сказать, что в то время это был единственный шанс победить. Если бы решили строить раньше, то есть при советском режиме, то никого вообще бы не стали спрашивать. Как решили в Москве, так бы и сделали в Приморье. Сегодня не менее жесткий контроль над прессой. А в конце 80-х была провозглашена "гласность", и некоторое время она действительно была реальностью. Может быть, этот момент моей деятельности и стал карьерным.

- А ваше знаменитое интервью с Ельциным?

- Конечно, во многом мое будущее определила эта командировка на последний съезд КПСС в 90-м. Несмотря на то, что меня за пару лет до этого исключили из партии, на съезд поехал именно я. В Москве меня ожидала работа на износ. В те дни Ельцин был председателем Верховного Совета РСФСР, сидел в Белом доме. Я был у него в кабинете вместе с директором "Дальзавода" Сергеем Кучеренко и начальником ВМТП Михаилом Робкановым. Записал всю беседу. В итоге в "Знамени" вышел огромный материал - интервью с Ельциным. Позже я стал ответственным секретарем. Еще можно отметить, что примерно в то же время бросил пить, а до этого, признаться, не знал меры. Затем стал заместителем Владимира Шкрабова, бывшего редактора "КЗ".

- Вам в то время не хотелось взять редакцию в свои руки?

- Я никогда не ставил перед собой цель стать редактором. Когда в "КЗ" шли закулисные разговоры и мне предлагали возглавить редакцию, я отвечал: ребята, вы сейчас революционеры, а мне предлагаете быть заговорщиком. Не хочу.

- В таком случае не мешала ли вашему творчеству деятельность скорее административная, чем сугубо творческая?

- Наоборот. Секретариат в газете давал возможность не попасть в мясорубку принудительного бумагомарательного ремесла. Опасную тем, что может довести человека до такого состояния, когда на исходе лет могут сказать: ты исписался. Мне было, по большому счету, наплевать, пройдет мой материал в газете или нет.

- Как вы возглавили "Приморские вести"?

- После "КЗ" я чуть больше полугода проработал в "Новостях" и уехал в родной Терней, где поставил на ноги местную газету. А потом меня пригласил Юрий Копылов, с которым у меня уже были хорошие отношения (нынешний мэр одно время работал в "КЗ", курировал коммерческие вопросы). Предложил редакторскую должность. Я согласился.

- Как вы представляете свое существование на газетном рынке на тот случай, если вдруг прекратится финансирование?

- Думаю, продержимся, хотя продвигать газету, имеющую статус общественно-политической, чрезвычайно трудно. С самого начала мы поставили цель сделать доходчивую газету о городе. Без вранья, то есть стараться освещать события по возможности объективно. В редакцию поступает колоссальное количество почты. Пусть пока мы работаем в ущерб аналитике, зато на страницах постоянно говорят люди. В коллектив пришло много ребят из "Новостей". У нас очень демократичная обстановка.

- Будучи редактором газеты в таком городе, наверное, сложно не нажить себе проблем?

- При всей этой газетной карусели я ни перед кем не виноват. У меня нет врагов. У меня лояльные отношения и с городской, и с краевой администрациями. Конечно, в журналистике невозможно угодить всем. Однако, если какой-нибудь одиозный материал я не хочу ставить, то я могу тянуть время, ссылаясь на производство и прочее, что выглядит вполне приемлемо. В итоге "неинтересный" материал устаревает, и я спокойно ставлю что-нибудь свежее и позитивное.

- Вы не порывались все бросить и уехать в тайгу, посвятить себя серьезной работе?

- Конечно, я бы хотел уехать в лес. Но я бы не стал делать такие жесты. Я там уже не буду на своем месте. За долгие годы я стал в тайге гостем. А в молодости был родным.

- Какая, в вашем представлении, идеальная газета, уж не журнал ли "Крокодил"?

- Какой бы идеальной она ни была, она всегда имеет антипод. Идеальными я вижу газеты времен Диккенса. Они были страшно литературными. В газетах публиковались будущие книги. И в то же время Диккенс описывает, например два соперничающих издания, которые мордуют друг друга, как только могут, и выглядит эта драка так же, как и сегодня. А идеальные газеты - это все же те, которые не могут остаться в пачке продавца.

- Свои книги вы относите к журналистике или к полноценной литературе?

- Мои книжки вышли из предыдущих газетных публикаций. Что касается двух юмористических, то их предыстория такая - я и друзья из "КЗ" решили однажды, что надо бы написать в газету что-нибудь веселое. Каждую неделю я начал писать рассказы для последней страницы, а потом получилась книжка. Третья тоже собрана по газетным страницам - из очерков о тайге.

- Каждая глава вашей первой книги анекдотов начинается фразой "У Левы денег всегда навалом". Почему вы посвятили столько остроумия именно этому герою, какому-то "новому русскому", который даже тратить деньги не умеет?

- Как я уже говорил, эти рассказы первоначально предназначались для газеты, к тому же она была деловой направленности. Поэтому героем стал модный в то время (в начале 90-х) образ "нового русского". Все эти темы тогда были на языке. При этом я не стремился раскрыть характеры людей, меня интересовали забавные ситуации. И мне нравилось играть словами. Деньги вообще очень сильное средство для того, чтобы динамизировать действие, завязать интригу. Вспомните О'Генри, или Ильфа и Петрова. В том же "Дон Кихоте" в одной из глав Санчо Панса при помощи денег уличает в обмане калеку-должника и распутную даму.

- Некоторые упрекают ваш литературный стиль в чрезмерной простоватости повествования...

- Я в советские годы вел дневниковые записи, в них-то и наслаждался языковыми играми. Когда можно было плыть в словах, как под водой, в любом направлении. Я увлекался тем, что можно делать с языком. Некоторых пассажей не постеснялся бы Джойс или Хармс. Но я боюсь, что книгу в серьезном жанре с таким языком не оценят.

- Можно ли прожить на Дальнем Востоке, занимаясь писательством? И как вам удалось издать свои книги?

- Чтобы зарабатывать на этом, нужны хорошая реклама и большие тиражи, чем я не могу похвастать. Однако я очень благодарен людям, которым мои произведения интересны. С первой книгой ("Играл, но не угадал ни одной буквы...", 1996 г.) помог Юрий Копылов. Вторая ("Тигры во сне и наяву") вышла при поддержке Сихотэ-Алинского заповедника, а третья ("Назад и обратно") издана моим младшим братом, хозяином издательства в Дальнереченске.

- Что для вас юмор, как для писателя?

- Я всегда спокойно шутил. Хотя юморист жесток. И народ это подметил в пословице - ради красного словца не пожалеешь и родного отца. Для смеха нет авторитета. Классический случай — человек гонится за шляпой, нервничает, при этом падает и расшибается, а нам смешно. Юмор жесток всегда, он очень часто основан на каком-то несчастье. В аномалии - повод для смеха.

- Разве юмор и поэзия не противоречат друг другу?

- Интересный вопрос. Все же, по-моему, они как два шарика на одной нити. Настоящая поэзия всегда остроумна. Вспомнить строчку "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей", в которую обычные люди по инерции норовят вставить вместе "легче" - "больше". Пушкин не так прост. В этом - остроумие поэзии. Хотя стихов я не писал, не умел, и читал их мало. Не было рядом наставника. А окажись, я был бы, наверное, большим неудачником, так как наверняка потянулся бы к перу, окунутому в рифмы.

- А над собой вы смеетесь?

- Постоянно. И персонажам моих книжек даю свои черты. В одном из рассказов у меня есть "любитель отращивать волосы". Но это величайшая редкость, чтобы узнавшие себя прототипы с легкостью воспринимали смех над собой. Это каждый уже понимает как сатиру. Умные политики этому только радуются и считают злые карикатуры успехом для себя, чего не скажешь о наших знакомых. Хотя и у них это прагматический смех. Например, всем известно, что для того, чтобы попасть в ежегодный календарь знаменитого карикатуриста Лурье, нужно быть шейхом или известным политиком. Если за год правления президента США его не нарисовал Лурье, то, значит, что-то у президента не так. Фотографии политиков в газетах, в отличие от карикатуры, почти не являются мерилом успеха.

- В чем самое большое удовольствие от журналистики?

- Я потерял кайф от журналистики после того, как начал работать над книгами. Хотя главное забыть трудно: общение с людьми, новые знакомства и опосредованное общение с читателями, в котором присутствуют и актерство, и диктаторство. Когда ты можешь сказать: ха, я вас сделал, ребята. Все-таки вы это прочитали!