Владимир Воробьев: «То, что выставляют в местных галереях, порой невозможно смотреть»

От одного названия этой немодной профессии веет тициановской роскошью, шелестом платьев эпохи Ренессанса и забытым понятием родового наследия. С приходом третьего тысячелетия наступила эпоха Возрождения для добротной, размером полтора на два метра, остро пахнущей масляной живописи. Богатые глубокие цвета, застывшие фигуры членов семьи, много драпировки — в зале городской галереи в этом антураже вы с удивлением можете узнать вашего соседа по загородному коттеджу или лучшую подругу. Только вот художника, который смог бы увековечить ваш лик, придется поискать: Владивосток пока только присматривается к изобразительному искусству, стоящему на службе сохранения семейных устоев. «К» удалось-таки познакомиться с одним из представителей редкого ремесла — Владимиром Воробьевым.

«Художник не должен быть бедным»

— Местные галеристы тщетно пытались вспомнить ваши удачные работы, громкие персональные выставки, а уж о вашей жизни и подавно ничего не знают. Почему вы держитесь особняком?

— Вы правильно заметили: я не тусовочный человек. Я посетил много музеев-сокровищниц искусств, повидал настоящей живописи, и то, что выставляют художники в местных галереях, порой невозможно смотреть. Об этом говорю прямо самому автору работ, поскольку знаю качество труда, качество настоящей живописи. Возьмите Рубенса. Он, чтобы написать свои шедевры, работал столько, что нам и не снилось. А у нас — «русский авось», тусовки, наши художники придумали себе какую-то «творческую профессию». Ерунда. За мольбертом надо бороться за каждый мазок до последнего дыхания, как в поединке с соперником на ковре. Не говоря о предварительных упорных «тренировках» на холсте.

— Что послужило толчком рассматривать живопись как источник дохода?

— Друзья убедили в том, что довольно раздаривать на юбилеи и свадьбы портреты, пора бы уж сделать из увлечения бизнес. Примерно в то же время, в 1983 году, состоялась моя первая персональная выставка. Это было в Находке, в «Интерклубе».

— Вы тоже, как подобает многим художникам 70-80-х, необычно одевались, носили длинные волосы?

— Я никогда не поддерживал этот имидж художника: бородка, что-то невообразимое на голове. У меня была спортивная стрижка, я не мудрил. Это все тусовочные внешние проявления, а я старался походить на Ивана Васильевича Рыбачука, поскольку считаю его единственным здесь мощным художником. На самом деле, для Дальнего Востока это титан. Простой мужик, у него нет, знаете, такого, как у многих: интрига, причастность к богеме. Я приходил к нему, смотрел, слушал, заряжался.

— Чем для вас разрешился вечный спор художников о коммерческом искусстве и так называемой нетленке? Настоящий художник рожден исключительно для истории?

— Художник входит в историю только в том случае, когда его работы куплены. Во-первых, это признание его таланта и авторского труда. Во-вторых, в частной коллекции большая вероятность, что память о художнике сохранится. В-третьих, каждый день, глядя на авторскую работу, человек вспоминает и самого художника, с которым здоровался за руку, быть может, поддерживает с ним приятельские отношения. Для него это уже не просто безличная картинка, десять лет висящая на одной и той же стене в гостиной, а говорящая, живая картина. Предмет искусства, на котором, возможно, владелец работы воспитывает своих детей. Такая работа способна стать фамильным достоянием. И историей. Рубенс, если хотите, работал только на продажу.

Другая сторона вопроса — а на что жить-то художнику? Сапожник делает сапоги, художник пишет портреты — нормальный рабочий процесс. «Настоящий художник должен быть голодным» — это сказано о духовном, творческом голоде. Но не в буквальном смысле. Быт у художника должен быть на таком уровне, чтобы не думать о нем.

У богатых нет причуд, есть здоровые потребности

— Какие основания у вас для того, чтобы рассуждать подобным образом?

— Жизнь научила. Не подумайте, что я сытый, имею загородную усадьбу, где пишу пленэры. Моя квартира — мастерская. Из еды — булочка и чай. Некоторое время я жил в Германии. По части быта мне, как художнику, там было удобно. Но раскручивать себя пришлось самому. Должен сказать, что работы художнику там хватает. Много русских адвокатов, врачей, знающих цену живописи. Так вот немцы научили меня отношению к работе. Спорт научил добиваться результата. Кавказ — там живут родители жены — научил отвечать за самого себя. А в России художник ждет, не постучится ли в его двери муза.

— Много ли во Владивостоке желающих заказать портрет авторской работы?

— Не много. В Москве с этим проще. С недавних пор в столице вошло в моду заказывать семейные портреты, портрет жены или дочери. Конечно, позволить себе такое могут далеко не все. К примеру, востребованный художник Шилов написал портрет Кобзону за 25 тысяч долларов. Во Владивостоке за тот же труд могут выложить ну три тысячи долларов, а лучше — пятьсот. А что такое пятьсот долларов? Холст, рама, подрамник, краски — все. А за работу?

Тот, кто может заплатить за авторский труд, привозит «подлинники» из Италии. Оригинальных полотен уже и в музеях-то не осталось, а наш брат хочет подлинник на улице у дяди Пауло купить! Мышление бывшего вышибалы, сколотившего «бабки» на «реальном бизнесе», — к сожалению, во Владивостоке такое отношение к искусству у подавляющего большинства прилично зарабатывающих людей.

— Тем не менее среди ваших заказчиков уважаемые люди Владивостока: господа Миськов, Кожемяко, Владимиров, Николаев Владимир Викторович...

— Это ведь случайная подработка. Например, Николаев заказал себе в кабинет портрет Путина. Работа готова — он от нее отказался. И такое случается. Постоянного потока заказов нет. Выручают иностранцы. Вот сейчас жду канадца, завтра придет заказывать японец. Единицы из моего собрата получают поддержку от банков, крупных компаний. В Москве, говорю, с этим легче. Дядюшка Скрудж заказал себе портрет, показал десятерым своим дружкам, те захотели такой же... Другой раз сижу дома и думаю, не бросить ли все это.

Хорошие гонорары заслуживают спокойного отношения

— Не лукавите? Любой художник был бы счастлив хотя бы парочке ваших заказчиков.

— От хорошего заработка нашего художника «спасают» ложная гордость и рюмка водки. А ведь каждый сам кует свое счастье. Я вот Абрамовичу написал письмо с предложением создать частную галерею, чтобы выставить в ней копии старых мастеров — Ван Дейка, Тициана, Давида, Джорджоне, Айвазовского. Чтоб человек мог прийти и посмотреть на живопись, не каждый ведь может позволить себе поездку в Лувр. Привозят, конечно, репродукции, но все-таки хорошая копия ближе к оригиналу.

— И каков отклик губернатора Чукотки?

— Пока ответа не получил.

— Велика ли художественная ценность копии?

— Конечно, на несколько порядков ниже ценности подлинника. Но писать копии сложнее, чем авторскую работу. Это как виртуозно нужно владеть мастерством, чтобы передать оригинал! Художник ведь писал, кисточку вытер о край холста, а я этот мазок повторить должен. И потом, если копируешь не одного мастера, нужно свободно владеть несколькими техниками, а обычный художник по-настоящему свободен только в своей манере... Настоящие копеисты на вес золота.

— Не звучит ли это так, будто ваши коллеги по кисти родились лишь для лубочного ремесла?

— Что могу, что Бог мне дал, то я и делаю. В этом вопросе надо быть честным с самим собой. Если ты хочешь нормально жить, а у тебя в руках орудие — кисть, то используй его для зарабатывания куска хлеба. А если ты делаешь высокое искусство, то делай без помпы. Для меня в этом вопросе нет компромиссов. Если надо, я могу выполнить заказ очень хорошо. Тем более если хорошо заплатят, я сделаю просто конфетку. Я всегда стремился к тому, чтобы то, что я делаю, нравилось не только мне, но и другим.

— Есть ли заказчики, чью просьбу написать портрет вы бы не выполнили ни за какие деньги?

— Отношение к человеку, которого пишешь, имеет решающее значение. Не стал бы общаться с Толстошеиным, Черепковым. Всегда хочется, чтобы заказчик нес положительную энергетику. Чтобы знал ценность авторской работы. Ведь именно от него зависит, как долго мое имя будет жить.

— Состоятельный художник — во Владивостоке это звучит необычно?

— Я не такой, чтобы побольше урвать, нажиться. За миллионами не гонюсь, потому что знаю: продавать не умею. Тогда зачем мне через голову прыгать, сальто-мортале делать? Я счастлив тем, что чувствую себя живым человеком, воспринимающим все проявления мира. Восходы, закаты, лунный свет, здоровое, сильное тело, а если ты еще любишь, тебя любят — это и есть счастье. Осталось только сделать что-то доброе для своего ребенка, для людей.

БЛИЦ
— Почему покинули рай для художников — Германию?
— Не хватало именно российской свободы. Ну не привык я идти на рыбалку со специальным молоточком для рыбы, чтобы, значит, ударить им, бедную, по голове.
— По каким признакам поймете, что ваша слава достигла зенита?
— Когда воссоздам Клеопатру в мраморе. Этой мечтой «болею» с восьмого класса.