Георгий Еляков: «Наука – это что-то вроде наркотика»

В свои 70 один из старейших ученых Дальнего Востока и многолетний бессменный председатель ДВО РАН держится бодро и все такой же страстный автомобилист и охотник. На работе Георгий Еляков появляется очень рано, весьма дорожит рабочим временем. Однако вместо запланированного часа беседовал с журналистами "К" более двух с половиной часов.

- Вас называют ученым "лаврентьевского призыва". Можно ли сказать, что в Приморье вас привел женьшень?

- Пожалуй, это будет не совсем правильно. Если говорить о том, как я сюда попал, начинать надо с совершенно легендарной личности. Михаила Алексеевича Лаврентьева, который дал согласие на организацию сибирского отделения Академии Наук СССР. Произошло это в 1957-м. В Академии Наук и в правительстве страны к тому времени все чаще звучали призывы к созданию подобного отделения и вспоминались слова Ломоносова о том, что могущество России прирастать будет Сибирью.

Вызывает меня Лаврентьев и спрашивает: "А вам еще не надоело здесь, в Москве? Где все переполнено до предела?" Я подумал и согласился на переезд. В Приморье меня привело прежде всего желание быть "на переднем крае" нового большого дела. Тем более, что я знал, куда еду - на Дальнем Востоке впервые побывал еще в 51-52 годах, когда работал в Восточно-Сибирской комплексной экспедиции. Это заложило основу моего тяготения к этому краю.

В 1961 году здесь были начаты исследования женьшеня, причем начались они практически одновременно с японской группой исследователей, которую возглавлял профессор Хибата. Старались выделить из женьшеня вещества, ответственные за его уникальные биологические свойства. Это так называемые биологически активные вещества.

Соревновались, кто раньше опубликует научную статью с результатами исследований. Первыми были мы, потом японцы, затем мы опять опубликовали еще одну статью, но в ней было допущена ошибка, японцы ее заметили, прислали сообщение, что приведенные нами данные у них не подтвердились, указали на расхождения. Ошибку мы нашли, исправили, но все равно было очень обидно.

Сделано было очень много. Я от этой темы хотя и отошел, но в моей лаборатории работа идет по-прежнему. Сегодня там стоит установка, которая ведет синтез активных веществ женьшеня. Если бы кто-то тогда, 33 года назад, сказал мне, что к концу века мы будем все это синтезировать искусственно, я бы очень удивился и просто не поверил бы.

- Георгий Борисович, сегодня много говорится об "утечке мозгов", из-за которой Россия ежегодно лишается множества талантливых ученых. Насколько серьезно эта проблема стоит перед ДВО РАН?

- Проблема "утечки мозгов" более раздута искусственно, нежели существует в реальности. Да, ученые уезжают работать за рубеж, некоторые, хотя и очень немногие от общего числа, остаются там навсегда. Уезжают действительно хорошие, потому что плохого специалиста просто не пригласят. Предложения поступают многим, всем, кого хорошо знают. Молодыми учеными начинают интересоваться, как правило, после их выступления на крупной конференции. Тогда имя появляется "на слуху", становится известным. Это в большой мере определяет поток количество приглашений работать по контракту.

Но погоды это не делает, поскольку большая часть уехавших - москвичи. Дальневосточное отделение потеряло совсем немного людей, потому что тех, кто работает за рубежом год или больше, мы вовсе не считаем для нас "потерянными". Трое моих учеников тоже работают на Западе. Уезжают, в основном, молодые, хотя и пожилые ученые тоже получают немало предложений. Я тоже их получал и продолжаю получать в большом количестве. Меня неоднократно приглашали на работу в США, Австралию, в Германию, другие европейские страны...

- И какое из них было для вас самым лестным?

- Как вам сказать... Пожалуй, это было в середине 80-х, когда мы занимались строительством "Академика Опарина" на финской верфи. Он обошелся нам вместе с уникальным оборудованием в $33 миллиона и по сей день представляет собой по-настоящему уникальное научно-исследовательское судно, целый "плавучий институт". "Академик Опарин" несколько раз бывал в Америке. Вскоре после того, как судно было спущено на воду, мы побывали в Сан-Франциско. Вы, наверное, знаете, что это своего рода центр американского приборостроения. У нас на корабле побывали представители многих фирм, таких как "Хьюлетт-Паккард". Потом, во время проходившей там же конференции зашел как-то в "кулуарах" полусерьезный разговор. Меня спросили, запатентована ли оборудованная на корабле научно-техническая система. Я ответил: пытались, но у нас не получилось. Тогда меня спросили, не хотел бы я год поработать в Америке. Оказывается, американцы хотели сделать примерно то же самое, только еще лучше. И я им нужен был в качестве... научного консультанта.

Я спросил, что мне надо будет в таком случае делать - консультирование такого рода это совсем не моя специальность, и никакого отношения не имеет к тому, чем я занимаюсь. А они мне отвечают: вы будете говорить нам, как не надо делать. И что же за такую работу полагается, спрашиваю. Вы, отвечают, можете не беспокоиться, - $120 тысяч, жилье, машина, если приедете с женой - будет машина и для жены, и так далее... Предложение, что и говорить, было заманчивое, вот только не мог я позволить себе просто так взять и потратить год. Даже за $120 тысяч.

- Кстати говоря, есть и еще одна особенность системы ДВО РАН – в последние годы она стала настоящей "кузницей кадров" для бизнеса - один из ваших учеников, Андрей Малютин ныне возглавляет ВФБ, другой ваш соратник, ныне покойный Иван Панченко долгое время работал на АТМВБ...

- Я могу еще назвать немало известных во Владивостоке фамилий, скажем, таких как Дорофеев, который тоже был моим учеником и тоже ушел в бизнес из большой науки. Конечно, помимо того, что люди уезжают из страны, есть и такая тенденция - они уходит из науки вообще. Но на общем фоне их число выглядит очень незначительным. Все-таки науку можно уподобить наркотику. Достаточно сделать открытие, чтобы твоя фамилия появилась в крупном зарубежном журнале, тебя заметили, появилось признание... И все – появилась зависимость.

Наука держится на "наукоманах", тех самых одержимых, которые будут работать невзирая ни на что - зарплату, жилье, другие проблемы. Они будут работать всегда и везде - днем, ночью в самолете – где угодно.

- Какие пути для науки вы видите в XXI веке?

- Путей много. Но некоторые из них, как мне кажется, станут все-таки приоритетными для всего мира. Скажем, обострившаяся ситуация с окружающей средой? Когда слово "экология" уже вошло в обиход политиков, и они даже используют его в политических играх. следующий век станет веком охраны окружающей среды. Значит, все, что связано с созданием и поиска экологически чистых источников энергии, станет путем в будущее человечества. И этот путь для науки известен - давно уже освоенный растениями фотосинтез, которым они занимаются миллионы лет. Если нам удастся научиться этому - энергетическая проблема будет решена. Помимо этого, я думаю, что XXI век станет временем интенсивнейшего развития биотехнологий, прорывы в которых в последнее время случается все чаще и чаще. Достаточно вспомнить тот же самый интерферон.

- Как на этом фоне выглядит российская наука?

- Очень плохо. Мы начинаем почти безнадежно отставать. И никакие спонсоры и гранты положение не спасут. Все это лишь подачки. Для широкомасштабных, долговременных исследований необходимо постоянное стабильное финансирование, которое может продолжаться при необходимости десятки лет.

- Количество денег, выделяемых сегодня на развитие науки в России, не выдерживает никакой критики. Как обстоят дела с финансированием системы ДВО РАН?

- Я приведу вам только один пример - сейсмология. Предсказание подземных толчков считается одной из самых важных для дальнейшего развития мира областей развития науки. И вместе с тем, денег на эти исследования в стране не хватает катастрофически. Я полагаю, что даже если бы современное финансирование увеличили в тысячу раз, мы бы от этого только выиграли.

И это касается не только сейсмологии. По самым скромным подсчетам, каждый из наших 34 институтов должен ежегодно получать не менее $6-7 миллионов для того, чтобы полноценно работать и заниматься своим делом. Одна только система ДВО РАН ежегодно нуждается в $250-300 миллионах. На самом же деле мы ежегодно получаем не более 100-150 миллионов рублей. Это сущие копейки.

Конечно, я говорю далеко о не единственном источнике средств для нас. Отчасти финансирование работ идет даже за счет немецкого кредита. Немцы предложили российскому правительству выгодный кредит и вот уже второй год система Академии наук получает по 100 миллионов марок. Недавно 6 миллионов марок получили и институты ДВО РАН. Это не такая уж и маленькая сумма, если перевести на доллары, получается более $4 миллионов. В итоге практически все институты ДВО РАН получили новые первоклассные приборы, оборудование, литературу и так далее.

Они настолько первоклассные, что в моем институте уже произошла первая драма. Пришел радиоспектрометр, последнее слово приборной техники этого направления, и с этим прибором его составляющей частью является великолепный компьютер, станции "Силикон-График". Не далее как два месяца тому назад, не успели наладить этот прибор, как ночью взломали решетку, сработали очень аккуратно, обошли сигнализацию и унесли компьютер. Причем, видно, работали профессионалы - все соединения очень аккуратно разъединены, перерезан лишь центральный кабель, да и то потому, что на нем нет разъемов. Сейчас похитителей ищут. Самое интересное, что кража-то была напрасной - в быту такая техника использоваться просто не может, она работает с совершенно иными программами, на особой операционной системе...

- Говорят, вы считаете, что наука должна быть отделена от бизнеса. Что ученый должен делать открытия, проводить исследования, а вот продвижением его разработок в жизнь должны заниматься предприниматели...

- Я хочу подчеркнуть следующее. Академия наук - СССР, России ли - ответственна прежде всего за развитие фундаментальной науки. За отработку исследований, результаты которых в большинстве случаев предвидеть заранее просто невозможно, - будут ли они иметь практическое коммерческое применение, или же станут в свою очередь основой для множества других исследований и разработок. В науке есть немало технологий, которые сегодня хотя и являются "прорывными", практически сегодня не применимы. Хотя почти всегда фундаментальные исследования рано или поздно приводят к практическому применению.

Первая и главная обязанность Академии Наук - работать в области фундаментальных исследований. Как вы понимаете, связать это сразу с производством невозможно.

Коммерция довольно опасная вещь для развития фундаментальной науки. Везде в мире она обеспечивается государством - в Штатах, Японии, Корее, Англии, везде. Только в России почему-то до сих пор главенствует совершенно ненормальная идея: наука может и должна зарабатывать себе на жизнь самостоятельно. Может-то она может, но какой ценой, за счет чего?

- Помнится, лет с десять назад много говорилось о создаваемых учеными коммерческих структурах, которые должны были зарабатывать деньги на продвижении разработок. Какая судьба постигла эти проекты?

- Практически все они "погибли". Хотя сегодня и есть примеры, когда созданные в нашей системе уникальные разработки производятся и находят широкий спрос, первоначальную идею о том, чтобы за счет их продажи поддерживать развитие фундаментальной науки, воплотить пока не удалось.

Сегодня мы строим собственное экспериментальное производство. Там будут работать наши научные сотрудники. Но это дело обещает стать прибыльным, а значит, и зарплата поднимется.

Коммерция - штука для науки довольно опасная. Представляете, что произойдет, если начнется массовый отток из лабораторий тех научных сотрудников, которым надоело работать за маленькую зарплату и которые будут видеть перед глазами постоянный пример того, что можно иметь гораздо больше?! Ведь для того чтобы развиваться, науке нужны не только "наукоманы", но и те, кто мог бы воплощать разработки в жизнь.

Уровень нашей науки все-таки очень высок. Хотя очень серьезно сказывается отсутствие финансирования и достаточно хорошей техники. С 91-92 годов финансирование системы академии наук сократилось в 12-15 раз. Из-за этого мы не можем даже полноценно позволить себе приобретать нужные для работы издания, покупать необходимые ученым, но очень дорогие, издающиеся за рубежом репрезентативные журналы.

Я сам на этом очень сильно пострадал - дело в том, что значительную долю информации, которая мне нужна в работе, я в последнее время получаю через Интернет. У меня есть свой способ поиска того, что мне нужно. Но вот уже около года я не могу делать того в полном объеме, потому что бесплатно в сети можно получить только достаточно общую информацию реферативного характера. За более подробные сведения приходится платить, оплачивать так называемое "мембершип", то есть, членство. Никаких других возможностей оплатить что-либо по Интернет, иначе как с помощью кредитной карточки, нет. До кризиса 17 августа я делал это с помощью кредитной карточки, которую много лет назад завел в "Инкомбанке" и с тех пор успешно пользовался. После кризиса карточки заморозили, а у меня там осталось что-то около полутора тысяч долларов. Сегодня мне их не отдают, и воспользоваться этими деньгами для оплаты через Интернет я тоже не могу.

- В годы расцвета "научного строительства" в системе ДВНЦ АН СССР планировалось создать 16 институтов. Сколько их сегодня?

- Больше, чем планировалось - сегодня их у нас 34. Было до недавнего времени 36, но не все прошли аккредитацию. В итоге два учреждения мы просто слили с другими. Я вам объясню, почему все это делалось. Есть такое понятие, как "критическая масса мозгов". Так вот, я считаю, что если в одном институте докторов наук не менее 7-8, то, значит, все нормально. Если меньше - 1-2 или вовсе нет - значит такое учреждение аккредитации не пройдет. Скажем, был у нас на Камчатке такой комплексный институт психологии природопользования. Он стал филиалом нашего института географии. В стадии аккредитации находится сегодня еще одно наше научно-исследовательское учреждение Хабаровске – институт материаловедения.