В Приморской коллегии адвокатов Иосифа Резниченко считают опытнейшим из опытных, «аксакалом» адвокатуры (46 лет профессиональной деятельности). По версии журнала «Огонек» он один из ста лучших адвокатов России.
Мастер судебной речи, знаток русской словесности, он то пылок и азартен, то вдумчив и рассудителен. Никаких слов-паразитов и пустых фраз. Единственная присказка, которой злоупотреблял в этом интервью: «Я вам скажу такую штуку». Что простительно повидавшему всякое человеку.
— Иосиф Моисеевич, правда, что вы часто и довольно успешно защищали в суде высокопоставленных чиновников и тех, кого принято называть криминальными авторитетами?
— Положение человека в какой-либо иерархии меня не интересует. Миссия адвоката состоит в том, чтобы квалифицированно защищать перед судом любого клиента независимо от его положения и веса в обществе. Каждый гражданин имеет право на юридическую помощь. И мы, юристы, руководствуемся исключительно этим. Что касается криминальных авторитетов, то, как оказывается, закон ко многим из них не имеет претензий. Нет на то юридических оснований.
— В выборе клиента вы можете следовать личным пристрастиям и антипатиям? Кого не стали бы защищать ни при каких условиях?
— Человека, о котором мне достоверно известно, что он не порядочен.
Допустим, некий клиент обратился к адвокату, который принял его поручение, а затем он по каким-либо причинам стал выражать недовольство этим адвокатом и решил воспользоваться услуга ми другого защитника — например, меня.
Здесь срабатывают этические факторы. Я считаю совершенно недопустимым выталкивать из процесса своего предшественника по делу. Это некрасиво, неприлично. Представь себе, что такое может случиться с тобой: взялся за дело, вкладываешь в него душу (а иначе и заниматься не стоит), осваиваешь, входишь в него, думаешь о нем неотрывно, и вдруг о тебе говорят: «Пожалуйте вон! Я решил воспользоваться услугами другого адвоката». Кому будет приятно от этого? Стало быть, не делай другому того, чего не хочешь по отношению к тебе.
— Столичный адвокат Генри Резник заметил: «Не отождествляйте адвоката с его подзащитными».
— Я не совсем четко представляю себе опасность отождествления адвоката и его подзащитного. В какой форме она может проявляться?
— Люди обычно сочувствуют потерпевшему, а не обвиняемому. Действительно ли адвокат обречен быть мишенью для общественной критики?
— То есть он как бы выгораживает преступников, да? Ну, такие настроения являются довольно распространенными. Многие люди, которые считают себя интеллигентными, полагают, коль скоро человек совершил преступление, то в отношении него не может и не должно быть никакого снисхождения чуть ли не с первого дня возбуждения уголовного дела, не говоря уже о судебном заседании.
В связи с этим я должен отметить правовой нигилизм, разросшийся до массовых масштабов. У нас мысль о том, что человека можно считать виновным только с вступлением в законную силу обвинительного приговора, не принимается. Все как один кричат: виновен, какие могут быть разговоры, это же очевидно. Но ведь ничего очевидного нет.
Расскажу одну историю. Кажется, это было в Свердловске. На одном из заводов появился некий гражданин, прошел в кабинет директора и стал вымогать крупную сумму. Вымогатель сидел в кабинете несколько часов, преследовал директора до самого дома. В конце концов, тот смог от него улизнуть, обратился в органы, которые нашли злодея. Им оказался сотрудник милиции. Его опознали главный инженер, секретарь — все, кто заходил в кабинет директора, когда злодей там находился. И при наличии таких мощных неопровержимых доказательств милиционера признали виновным и осудили. Через некоторое время, когда тот отбывал наказание, некий гражданин явился к директору завода в Тбилиси. И — аналогичный рисунок деятельности. Но дело не только в этом, а в том, что грузин оказался спортсменом, обезвредил нежданного визитера, а когда того обыскивали, то нашли записную книжку, из которой возникло подозрение насчет его пребывания там, на Урале. И оказалось, что это тот самый преступник. Ранее осудили невинного человека. Произошел жуткий конфуз! Хотя, ставя себя на место судьи, как я мог не поверить чуть ли не десятку людей, которые в один голос говорили: да, это он и только он.
Почему люди признали преступником человека, который им не являлся? Наверное, было сильное сходство, а может, какие-то психологические факторы: нажим, внушение... Для того чтобы такие случаи исключить, как раз и нужен адвокат. Кстати, московская и питерская коллегии требуют от адвоката в случае, если его подзащитный признает себя виновным, не сметь осуществлять защиту с позиции признания его виновным и оперировать только смягчающими обстоятельствами.
Здесь возникает очень серьезный нравственно-психологический конфликт. Представьте себе рецидивиста, который совершает преступления в течение всей своей жизни, который, конечно, отлично понимает, что если его арестуют после совершения преступления, то ни в какое чистосердечное признание его не поверят. Он не признает себя виновным, в нем это уже заложено. И если ты его защищаешь, то изволь найти те оправдательные моменты, которые позволят тебе ставить перед судом вопрос о необходимости вынесения оправдательного приговора. Ужасные противоречия! Адвокат абсолютно убежден в том, что этот человек совершил преступление, но при этом должен учитывать позицию своего под защитного. Происходит своего рода конфликт ценностей: я же не могу быть слугой того, кого я защищаю. Почему его нежелание признать свою вину разуму вопреки и наперекор стихии должно превозмогать мое внутреннее убеждение?
— Особенностью вашей профессии является разрушительное воздействие на человеческую психику. Многие годы адвокатской практики никак не повлияли на ваше мировоззрение? Общаясь с убийцами, насильниками, другими мерзавцами, вам удалось защитить свой внутренний мир?
— Думаю, что он остался нетронутым. При стопроцентной готовности осуществлять защиту до предела, до крайности, диктуемой законом и обстоятельствами дела, все же необходимо сохранять свою индивидуальность, свое мировоззрение, свои нравственные принципы.
Даже я, считая себя достаточно закаленным адвокатом, однажды попал в сложнейшее положение, потому что дал волю эмоциям. Судили одного гражданина, который обвинялся в ряде преступлений, кроме всего прочего, в умышленном убийстве. Дело двигалось к концу, но приняло затяжной характер. Концепция защиты у меня уже была готова. И вот допрашивают в качестве свидетеля родственника потерпевшей. Сглатывая комок в горле, он рассказывает об увиденном: лужа крови, а в ней — убитая женщина, прижимающая к себе ребенка... И эта картина встала передо мной как наяву. Как будто я сам очевидец случившегося. И тогда у меня, у защитника, такая ненависть возникла к подзащитному, что я почувствовал: не могу его защищать. То, что у меня уже было готово в качестве основы защитительной речи, куда-то испарилось. Я с ужасом осознал: если буду выступать с речью, ничего не смогу сказать. Потому что ненавижу его. Ничего себе защитник, а?! И тогда я сделал все возможное, чтобы дня на два затянуть этот процесс. Чтобы вернуться в свое обычное рабочее состояние. Чтобы перешагнуть через этот страшный эмоциональный удар и попытаться этого человека защитить, как того требует мой профессиональный долг.
У меня были всякие дела. Я защищал жену одного старика (он был очень богатый человек, бывший старатель), которая, не желая иметь соперника в наследовании, убила его внучку. Мне пришлось защищать человека, который совершенно справедливо обвинялся в убийстве четырех человек, ничего худого ему не сделавших. Приходилось защищать таких людей, на которых, говоря словами Кони, «потускнел образ Божий». Но ничего подобного тому, что я испытал в том случае, у меня внутри никогда не было.
— А очароваться человеком можете?
— Могу.
Я вам скажу такую штуку: известны случаи, когда адвокаты сочетались браком со своими подзащитными. И в Приморье такое случалось. Всякое бывало, даже вот такой мезальянс. Судили одного очень хорошего человека, его обвинял прокурор, женщина. И когда он отбыл наказание, то женился на том самом прокуроре.
Здесь имеет значение то обстоятельство, что человек совершил преступление по неосторожности. Капитан дальнего плавания допустил аварию в море. Ясно, что приравнять его к совершившему умышленное преступление невозможно.
Когда ты защищаешь, обязательно должен включаться эмоциональный фактор. Ты не можешь подходить к делу, как к некой чисто логической задаче. Человек! Именно ты его последняя надежда. Ежели ты судьбой, богом и обстоятельствами поставлен адвокатом, ты не можешь не любить людей. Самых поганых, самых паскудных, самых гнусных.
— Сколько дел вы выиграли?
— Я адвокат не побед, а поражений. Но вовсе не сплошных поражений. У меня какой-то азарт браться за безнадежные дела или за дела, признаваемые безнадежными. Мне хочется добраться до донышка, найти и использовать все, что можно. И при этом поражения меня настигают чаще, чем других адвокатов, которые вполне разумно принимаются за такие дела, где их ждет процессуальная победа — оправдательный приговор.
Конечно, в любом деле нужен расчет. В особенности если ты честолюбив. Но для меня процесс защиты, кульминация защиты, судебные прения важнее конечного результата. В этом смысле я счастливый человек. Мне потрясающе повезло, что я стал адвокатом. Я очень люблю свою работу. И знаю, что всегда сделаю ее по максимуму. Ну а если не получится, то скажу себе: у другого на моем месте тоже не получилось бы. Если стремиться к оправдательному приговору, а именно это является солнечной мечтой всякого адвоката.
— Вы любите читать детективы?
— С удовольствием, но я не всеяден. Люблю глубоких авторов — братьев Вайнеров, например. А «Преступление и наказание» Достоевского? Это же первый русский детектив. И все же мне интереснее читать судебные речи. Киселев, Плевако, Спасевич, Андриевский. Когда погружаешься в этот мир, испытываешь неописуемое удовольствие от их языка, стиля, точности определений.
— Чем нужно обладать, чтобы сделать успешную карьеру адвоката?
— Во-первых, надо очень хорошо знать закон. Во-вторых, быть очень начитанным человеком, иметь огромный активный словарный запас. Надо уметь любую мысль высказать с максимальной точностью и, по возможности, яркостью. Надо уметь полемизировать. И надо быть культурным человеком. О том, что необходимо любить свою профессию, я уже не говорю.
Беда абсолютного большинства наших адвокатов заключается в том, что у них нет никакой литературной базы. Русская классическая литература для них — тайна за семью печатями.
Есть такой прием в судебной речи, когда опытный судебный оратор доводит своих слушателей до известного рубежа, но сам вывод не делает, а предоставляет возможность слушателям сделать вывод. В этот момент обязательно надо сделать паузу, но при этом так повести дело, чтобы вывод мог быть только одним, и никаким иным. Кстати, подобные приемы можно почерпнуть у русских поэтов. Сделайте милость, послушайте...
(Здесь Резниченко читает наизусть отрывок из лермонтовского «Демона». — Прим. авт.)
... А когда люди, не знающие нашей великой русской литературы, взгромождаются на судебную трибуну и начинают говорить, то они невольно изъясняются в стиле милицейского протокола либо обвинительного заключения. Только «не» при этом добавляют: убил — НЕ убил, совершал разбойное нападение — НЕ совершал... и так далее.
Вот вы пришли ко мне. Кто-то вам сказал, что Резниченко хороший адвокат. А я откровенно признаюсь: если вы спросите меня, по какому делу, где я участвовал в качестве адвоката, в последнее время был вынесен оправдательный приговор, то я даже не найду что ответить. Были, конечно, успешные дела. Но я их не помню. Потому что я горжусь не столько результатом, сколько удачной речью.
Ведь это очень интересно! Речь имеет самостоятельное значение. Вот выступает группа адвокатов: Иванов, Петров, Сидоров. Подзащитного Иванова оправдали, подзащитного Петрова тоже, а подзащитного Сидорова не оправдали. Но люди, которые слушали первого, второго и третьего, при условии, если Сидоров говорит лучше и ярче всех, запоминают его, а не Иванова и Петрова. Ваш покорный слуга в роли Сидорова чаще всего оказывается.
— Всегда ли красивый, эффектный монолог адвоката бьет в десятку?
— Не всегда, конечно.
Здесь надо отметить, что у нас до сих пор остерегаются выносить оправдательные приговоры. В царской России они составляли несколько десятков процентов от всех выносимых приговоров. Сегодня показатели в сто крат меньше.
Так вот, есть колоссальная разница между речами адвокатов до и после 17-го года. Тогда надо было убедить присяжных, людей с улицы, не скованных догмами закона. В этом есть свои плюсы и минусы, потому что у профессиональных судей юридизация профессионального мышления. А присяжные смотрят на происходящее в зале суда с точки зрения здравого смысла, жизненного опыта. Судья же смотрит на все через призму действующего закона.
— Сколько длилась ваша самая долгая речь?
— Не более полутора часов.
— Значит, какой-то лимит времени есть?
— Лимит заключается в том, что адвокат должен говорить по существу. Ведь его вправе остановить судья. Другое дело, что эти рамки имеют ярко выраженный историко-конкретный характер. В наше время ни один судья не позволит тебе разглагольствовать о нравственных муках подсудимого. Судье некогда, у него, бедного, на два ближайших месяца дела назначены. Ему все ясно, ты скажи, в чем процессуальные ошибки следствия, в чем неправильность квалификации, в чем пороки доказательственного материала, и он тебя поймет с полуслова.
Если вы сопоставите речи русских дореволюционных адвокатов с речами по аналогичным (условно, разумеется) делам нынешних российских адвокатов, то увидите огромнейшую разницу в объеме речи. Потому что адресаты речей старых адвокатов это присяжные. А сегодня ты должен судью убедить, должен говорить с ним, как профессионал с профессионалом, И здесь тебе долго рассуждать не дадут. Детали, психологические фигли-мигли никого не интересуют. Конечно, ты можешь по возможности их коснуться, но всяческого рода глубины, я уже не говорю о фрейдовских вещах, есть непозволительная роскошь.
— Пишете ли речи долгими ночами?
— Никогда. Я человек, превыше всех удовольствий ставящий сон. С наступлением утра работа над речью, если думаю о ней, во мне не прекращается. Происходят переваривание материала, его переработка, осмысление, поиски выходов, точного или яркого слова, нужной цитаты, подходящего сравнения. Я никогда свои речи не записывал, всегда пользовался тезисами.
— Высококлассные адвокаты Приморья — люди в возрасте?
— Как правило. Сильные молодые защитники мне не известны.
— Нет предпосылок для их появления?
— Напротив, они есть. Работай над собой, занимайся, вникай, внимай. Учиться никогда не поздно. Я вам скажу такую штуку. Завтра будут судебные прения по делу Брехова и других, обвиняемых в убийстве Захаренко. Я пойду на этот процесс, послушаю. Мне очень интересно. К тому же будет выступать один из моих лучших учеников Евгений Тимофеев. Иногда молодой адвокат, сам того не замечая, говорит очень интересно, так, что это может принято на вооружение. Я очень люблю слушать речи своих коллег. Это дьявольски интересно. Ведь есть такие, кто обладает великим умением — делать свой «товар» (речь), сочетая ширпотреб и искусство.
— По сравнению с Москвой и Санкт-Петербургом местные адвокаты хорошо зарабатывают?
— Размеры гонораров зависят от многого. Свою роль играют имя, опыт, реклама, конкретные обстоятельства. По сути, плата за адвокатские услуги — это продукт согласия двух сторон.
— В каком случае адвокат может работать бесплатно?
— В любом случае. Например, ко мне на днях должны обратиться по одному очень интересному для меня делу. Просители дали ясно понять, что денег у них нет. Но мне это дело настолько интересно, что я позволю себе работать совершенно бескорыстно.
