2022-12-03T09:33:38+10:00 2022-12-03T09:33:38+10:00

Охота на соболей: куют стрелы, плетут сети, шаманят и просят у бога удачи на промысле

Фото: freepik.com |  Охота на соболей: куют стрелы, плетут сети, шаманят и просят у бога удачи на промысле
Фото: freepik.com

Испокон веков Приморье славилось тремя сокровищами: женьшень, оленьи панты и соболь. Если о первых двух известно почти каждому, то упоминание последнего вызывает недоумение. А тем не менее именно соболь когда-то являлся одной из основных статей экспорта местных народов и обмена их на японские, корейские или китайские товары.

«Китайцы уже с незапамятных времен считают Маньчжурию настоящей страною соболей и даже имеют поговорку, которая гласит, что небо даровало этой части три сокровища: женьшень, соболя и траву ула», – писал путешествовавший по долине Уссури российский ботаник Ричард Маак.

Такое обилие пушного зверя в прошлом и способствовало развитию такой отрасли экономики местных народов – соболеванию – и процветанию экспорта соболиного меха, как в Китай, так и на запад – в Самарканд.

«Соболевание для первобытного охотника – это все то, вокруг чего группируются его мысли. С малых лет он видит, как с наступлением осенних холодов отец и старшие братья собираются на охоту за соболем: куют стрелы, плетут сети, шаманят и просят у бога удачи на промысле, – писал исследователь Владимир Арсеньев. – Выезд на охоту – это своего рода праздник, это великий день в году. Они веселы, они ликуют, все радуются. Женщины выходят провожать своих мужей и братьев. От удачного промысла зависит многое».

Соболя во все времена в Приморье было очень много, и даже в 1855 г. он «принадлежал еще к числу зверей весьма обыкновенных». Охотник без труда за зиму мог набить здесь 150 штук, а вот через 60 лет – в среднем не более десяти. Обилие соболей давало возможность охотникам иметь товар, но его добыча была делом отнюдь не легким.

«Условия здешней зверовой охоты очень тяжелы, – писал Владимир Арсеньев. – Жестоко ошибается тот, кто думает, что охота в дебрях Уссурийского края – легонькая прогулка для отдыха и развлечения. Это очень тяжелый труд. Вечно крутые и бесконечные подъемы и спуски в гору и под гору, обрывы, камни и провалы, заросли и колючие деревья, виноградники и лианы, опутывающие ноги, переходы вброд через ручьи и реки, разливающиеся во время дождей и превращающиеся в бешеные потоки, жара, духота, слепни, овод, мошкара и комары, известные под общим названием «гнуса», – вот условия, с которыми должен решиться бороться всякий охотник, едва он вступил в девственную тайгу Уссурийского края».

Но охотники решались и для ловли зверя придумали множество различных способов.

В зимнюю пору, когда рытье могильных ям было весьма затруднительным делом, местные народности клали покойника на специально сооруженный с этой целью в лесу помост, вокруг которого ставились ловушки на хищных зверей, в том числе и на соболей.

«Соболи едят их мясо и попадаются в большом количестве», – сообщали древние хроники. После того как помосты сгнивали и падали, кости собирали и хоронили в земле. А вот снимая шкурку с соболя, охотники оставляли на тушке его нос. Они боялись, что потом дух зверька непременно учует поймавшего, если шкурку снять с носом. Те, кто не следовал традиции, навсегда лишались удачи на охоте.

Чтобы удача всегда сопутствовала, соболевщики молились об этом своим богам, устанавливая в местах охоты специальные молельни-кумирни. Имелась такая, например, в одном из центральных мест соболевания в Приморье – в отрогах 1333-метровой горы Пидан – ныне горы Ливадийской, самой высокой горы в самом оживленном районе проживания средневековых людей – Партизанско-Шкотовском.

Описание этой кумирни имеется в дневниках Алексея Куренцова, первого российского ученого, поднявшегося на вершину Пидана в 1923 г. В 1928 г. Куренцов, в качестве члена экспедиции Зоологического музея АН СССР, вновь поднялся на гору, где и наткнулся на кумирню, в которой путники молились перед тем, как перевалить через Ливадийский хребет.

«27–30.VI. 1928. Пути к сопке Пидан.

Сколько могучей девственной красоты в верховьях ручьев северных падей. Здесь, кажется, никогда не бывало палов (они очень сыры и холодны), и тайга еще не видела здесь ни пилы, ни топора. Она не допускает сюда человека – эксплуатирующего ее всю целиком, она здесь сурова. Она не прочь еще принять охотника… А созерцание красот, окружающих тебя, заставляет забыть про все трудности и с еще большим подъемом духа и сил идти вперед, преодолевая все встречающиеся трудности.

Камни были громадные, но идти по ним не представляло той трудности, что мы встретили по ручью. Это была своего рода лестница, только ступеньки этой гигантской лестницы были на различной высоте, правда, в некоторых местах камни лежали не прочно, двигались под ногами, и нас грозило смести начавшимся каменистым потоком. Мы двигались осторожно, опасаясь нарушить или сдвинуть какой-либо, даже маленький камень.

30.VI. Утром мы тронулись в обратный путь правым распадком. Ручей был также порожистым, с водопадами и озерами, полными форели. Нам скоро попалась тропа на берегу ручья, и, идя по ней, мы подошли к полуразрушенной фанзе. Поодаль от фанзы, сзади оставалась и полуразрушенная кумирня с красными ленточками. О многом заставили подумать эти таежные руины. Очевидно, соболевщики, поселяясь в тайге, приносят дары своему богу и просят у него вынести все невзгоды в суровой и дикой тайге. Молятся они здесь, у подножья Пидана, прежде чем начать тяжелый путь и перевалить «великую сопку» Пидан к южным падям. Мы вступили, следуя тропе дальше, в долинный уссурийский лес с лианами, папоротниками и разнообразными кустарниками. Тропа вскоре потерялась. Мне кажется, что тропы в верховьях ручьев соболевщики спутывают нарочно, дабы не проникал бы торный путь к их зимовью и обитанию. Да, я еще не упомянул, что в вершинах двух ручьев к Пидану встречается очень много соболиных ловушек – давилок. Нам попадались даже вполне настороженные. Мы спустились к ручью и пошли его берегом, по которому во многих местах цвел Сердечник Максимовича. Падь сильно раздалась. К вечеру 30-го мы вышли в долину р. Кангауз (Суходол)».

Зная, что соболь любит кишмиш, ловушки на зверя ставили в его зарослях. Выследив спрятавшегося в старом пне соболя, пень покрывали сетью, и выходивший соболь непременно попадал в нее. Если зверек прятался в дупле, дупло закрывали сеткой и срубали дерево. У поваленного ствола разводили костер, дымом выгоняя зверька прямо в сеть.

Но и заарканив его, стоило соблюдать осторожность: соболь, который в голодное время мог перегрызть горло кабарге, загнанный человеком в угол, без боя не сдавался.

Однако, несмотря на все трудности, лишения и опасности, как говорится, «овчинка выделки стоила». Илоуские (приморские соболя) ценились намного дороже соболей из других мест, к тому же в Приморье попадались редкие белые и розовые особи. Илоускими приморские соболя назывались потому, что их экспортом здесь в основном занималось одно из племен местных народов – илоу.

Помимо использования в одежде в соответствии с древним обычаем хвосты соболей наряду с цикадами служили украшением различных должностных и церемониальных головных уборов, особенно принадлежавших военным чинам в Китае. Свои головные уборы местные племена украшали также тигровыми и леопардовыми хвостами. А вот северные племена отличались от остальных тем, что делали украшения для этого аксессуара из фазаньих перьев. Благо птицы этой на их землях Приморья было видимо-невидимо. Обилие фазанов позволило местным племенам также наладить и торговлю этими перьями в Китай, объемы которой, как и объемы торговли соболями, были отнюдь не малые.

Основным портом вывоза соболиного меха из Приморья во времена, например, государства Бохай (692–926 гг.) являлся порт в устье реки Цукановки в районе современного поселка Краскино, известный археологам как Краскинское городище, а всей средневековой Северо-восточной Азии – как порт Маокоувай, то есть Меховой порт.

Юрий УФИМЦЕВ

Самые свежие материалы от KONKURENT.RU - с прямой доставкой в Telegram
НОВОСТИ ПАРТНЕРОВ